Упрощенная HTML-версия
ê
АЛБАЗИНСКАЯ КРЕПОСТЬ
13
У Ваньки Бояркина собрались дружки ватажные, старые бывальцы. Тут и
вскипела яростная и дерзкая думка: ударить по воеводе, утопить лиходея в сонной
Лене, а людишек его да тех из сабуровцев, которые вьются с лестью и подачками
около воеводы, побить и покалечить. Страшиться нечего: пока дойдет весть до царя,
много поубавится воды в Киренге — жди-пожди.
Но легко думка вскипает, легче тумана взвивается под облака, и остается го-
речь на сердце. Разбил думку Соболиный Дядька. Таежный шатун поведал диво. И
выходило так, что сидеть на Киренге, дремать у Лены, склоняя повинные головы
перед воеводой, к лицу только Сеньке Аверкееву да его жонке, у которой левый глаз
косится на Сеньку, а правый — на воеводу. Остальные вольные казаки должны бро-
сить обжитое логово, и чем скорее, тем лучше. Соболиный Дядька шепотом говорил
о своем последнем походе с Ярофеем в тайгу. Дойдя до кипучей речонки, Ярофей
примечал по звездам и другим лесным приметам, где стоит неведомое царство Да-
уры и течет река Амур. Той реке наша Лена не ровня: там ни одна крещеная душа
не бывала, соболь не тронут, тайга жирна зверем и птицей, река до верхов рыбой
переполнилась, волна выкидывает ту рыбу на берега, и кормятся ею медведи и росо-
махи. Горы там родят чистое золото, серебро и каменья, лалы-самоцветы.
Глаза у слушавших это диво горели жадной искрой, от зависти туго набухали
жилы, колотились сердца — так распирал их словоохотливый Соболиный Дядька.
— У Ярофея своими глазами видел я заветный пергамент, — не унимался Со-
болиный Дядька, — на том пергаменте пути проложены, реки и волоки помечены.
Дивный пергамент!
Зрели новые помыслы, раскалялись жаркие головы. Ванька Бояркин, давниш-
ний дружок Ярофея, горячился:
— Крещеные, по нраву ли вам, вольным, воеводчество немчина? Того ли жда-
ли? Дадим ли сгинуть Ярофею от лиходейства?
Сдерживали Ваньку, как медведя на рогатине, дюжие руки Зазнамовых и Ми-
ниных, боялись бывалые казаки озлобить коварного немчину и зазря в безвременье
погубить свои помыслы.
Ванька кидался в кулаки. Быть бы бою хмельному, да распахнулась дверь, и
встала перед Кешкой Зазнамовым Степанида.
Кешка зыркнул глазами и крикнул:
— Воеводова бражница! Каков посол, а? Чуете, казаки?
— Дошлый немчина, чужих жонок в подслухах имеет! — кричал Минин.
— Сенькин недогляд. Ишь, дал волю... — выпрямился Соболиный Дядька и
хотел еще что-то сказать, но Степанида сбросила платок.
— В подслухах не бывала, привела вам атамана.
Вошел Ярофей.
— Кого корите срамным словом? Степаниде кланяюсь низко. Вернула подби-
тому соколу крылья. Легла поперек сердца. Тому быть. Разумею ваши помыслы, по
нраву они мне!..
Смолкли ватажники. Насупились. Косо взглядывали из-под нависших бровей
и голов не поднимали. Ванька Бояркин теребил кожаную опояску, украдкою сбил
со лба надоедливую каплю пота, кашлянул, огляделся, потом осмелел и подошел к
Ярофею.
— Быть вольному вольным. Повинюсь за всех, откинь обиду, Ярофей, и ты,
Степанида, не взыщи...
Ватажники обнялись. Атамана усадили, по ратному обычаю, в середине круга,
рядом—Степаниду. Бояркин вновь повел разговор об обидах и происках, сумрачно
оглядел Степаниду. Ярофей перебил: