Упрощенная HTML-версия
ê
АЛБАЗИНСКАЯ КРЕПОСТЬ
21
того пня вырубили искусно облик Николая-чудотворца, сверху воздвигли шатер, а
на шатре крест. Подле этой часовенки и схоронили павших товарищей. Так на Крес-
товом вместо одного креста стало десять.
Поставили казаки на пепелище новое зимовье-времянку и начали спешно
чинить старые дощаники, чтоб весной вслед за уходящим льдом плыть навстречу
Ярофею.
МАРФА ЯШКИНА
Рать Ярофея зимовала на Олекме. Поставили казаки зимовье, опасаясь набе-
гов иноземцев, огородились высокой засекой, укрепились заломами. Ждали весны.
Окрестных эвенков покорили; привел их Ярофей под царскую руку, собрал ясак бо-
гатый. Дальние стойбища эвенков отбивались яростно; грозились пойти большим
походом. Ярофея и его людей похвалялись покорить. Много раз Ярофей ходил на
них ратным боем и повоевать не мог. Пленил лишь сына и двух братьев эвенкийско-
го князя Мамтагира. Держал их Ярофей заложниками.
Сгустилась ночь над тайгой, в черноте потонули и леса и сопки. Смолкли на
казачьем становище собаки. Глох в тишине далекий вой бездомного волка. Казачьи
жонки собрались в большое зимовье коротать ночь. Ждали они казаков из дальнего
похода с удачей и добычей.
Степанида сидела на корточках у очага, разгребая жаркие угли, пекла на них
толстые лепешки, ловкой рукой прятала под платок рыжие пряди, чтоб, рассыпаясь,
не обгорели. На скамьях у камелька сидели казачьи жонки: Елена Калашина, косая
Аксинья Минина, Палашка Силантьева, а многие, забившись на лежанке, спали.
Жонки жмурились от дыма и копоти, чинили походную одежонку. Молчали.
Степанида нетерпеливо ждала Ярофея. С боязнью думала: не побили бы ино-
земцы Ярофееву рать. Знала: в походах крут и всполошен Ярофей, вспоминала
синеву его глаз, лихих и ярых, вздернутые клочковатые брови, грубый окрик, от
которого шарахаются в тревоге казаки. И эти же синие глаза чудились ласковыми,
дремотными: глядишь в них, как в небеса, ни тучки в них, ни облачка — чистые,
ясные... Степанида, вслушиваясь в лай собак, поднялась, подошла к оконцу, глянула
в темноту и вернулась к очагу опечаленная.
Поодаль сидела на лежанке Марфа Яшкина. Накинув сборчатую шубейку на
голые плечи, она заплетала косы. Марфа слыла за первую певунью, хороводницу и
вызывала у жонок ревнивую зависть. Липли к ней казаки неотвязно, как к сладкоте-
лой медунице. И хоть Марфа и мужняя жена, а примечали жонки за ней худое. Как
зальется смехом душевным да трепетным, аль запоет тонко, жалостливо — жонки
в один голос:
—Ах, сызнова медуница мед сочит, обливает им казаков непутевых!.. Хоть бы
о муже печалилась! Где он?
Скажут это жонки, меж собой посудачат, а каждая о себе в заботе и суете, как
бы своего мужа уберечь, иначе зараз обворожит, опьянит.
Марфа повязала косы, потянулась, шубейка соскользнула с плеч.
Тускло горел камелек. Желтые пятна лениво ползли по гладким молочным
плечам, золотили светлые пряди волос. Камелек затрещал, пламя вспыхнуло ярче и
побежало по лицу. Лицо широкое, чистое, губы — брусника спелая, нос задорный,
а глаза большие, круглые, насмешливые.
Палашка Силантьева и Аксинья Минина переглянулись. Аксинья вполголоса
сказала: