Упрощенная HTML-версия
В СОРОК ВТОРОМ
ê
247
— Согните руку.
Все команды я выполнял точно и быстро, как на учебном плацу. Я уже не чувс-
твовал себя Овсянниковым Васей, как еще недавно, — я снова был лейтенантом
Овсянниковым. Глаза врачей с профессиональным вниманием скользили по мне, их
интересовало одно: годен ли я к службе.
— Снимите бинты. — Это уже не мне — сестрам.
Рана на плече затянулась не до конца, она немного гноилась. Я сидел на стуле,
врачи обступили меня, через их спины заглядывал комиссар. Хирург чуткими паль-
цами привычно мял тело вокруг раны.
—Жалобы есть?
— Нет.
Сестра чистым бинтом обматывала рану. Хирург, глядя в окно, диктовал, Ли-
дия Андреевна едва успевала писать за ним. Кончив с историей болезни, Аркадий
Дмитриевич, тяжело шагая, подошел ко мне. Усталые глаза его за круглыми очками
словно потонули в тумане. Он положил руку на мое плечо.
— Мы выписываем вас, лейтенант. Поедете в распоряжение Московского во-
енного округа. Дня через три-четыре зайдете на медпункт — они при каждом вок-
зале. Там сделают перевязку и назначат срок следующей.
Он убрал руку с плеча, переступил с ноги на ногу.
— Если у вас имеются просьбы к комиссии или жалобы, говорите. Говорите,
не стесняйтесь. — Просить мне не о чем, жалоб у меня не было.
— Завтра к нам поступит еще партия раненых, — тихо сказал Аркадий Дмит-
риевич.
— У меня нет жалоб — я здоров, — сказал я твердо. Он снова положил руку
на мое плечо и стиснул пальцы.
— Ну, не поминай лихом, Овсянников. Да смотри, второй раз не попадайся к
нам — такой уж мы народ зловредный: режем, кроим вашего брата почем зря. Пока
я одевался, он вспомнил несколько анекдотов. Видимо, это не входило в программу
комиссии — никто не смеялся, один я насильственно улыбался его остротам. Мне
было жалко его, у него было такое лицо, как будто это он виноват, что мне придется
ехать на фронт. Я собрался уходить, но меня задержал еще комиссар госпиталя.
—Поздравляю вас, лейтенант Овсянников, с выздоровлением и возвращением
в строй. — Он пожал мне руку. Я смотрел вниз, на его ноги в хромовых сапогах. —
К сожалению, нашивку пока не можем вручить вам: в госпиталь они еще не пос-
тупили. Но по справке о ранении нашивку выдадут в любой части. Вам положена
золотистая — у вас тяжелое ранение. Поздравляю вас, лейтенант.
Я сказал:
— Спасибо.
Комиссар имел в виду недавний указ, по которому раненым на фронте пола-
гались знаки отличия: легкое ранение — красная нашивка, тяжелое — золотистая.
После меня на комиссию вызвали Коломейцева. Он тоже имел право на золотистую
нашивку.
Я возвращался в палату с неожиданным чувством горести. Я даже не подоз-
ревал, что так привык к госпиталю, и теперь страшно было сознавать себя здесь
посторонним человеком. Новые партии раненых обживали госпиталь. Между их
койками я пробирался с двойной осторожностью — я уже был здоровым.
Выданное обмундирование пахло прачечной, и от этого запаха казалось еще
более чужим. Я отвык от гимнастерки, от ремня, от сапог и ощущал себя совсем
другим человеком, чем накануне. Я был уже не волен распоряжаться собою: на ру-
ках у меня командировочное удостоверение, в котором указан точный срок, когда я