Упрощенная HTML-версия
Валентин РАСПУТИН
ê
334
словно бы отлетаю в какое-то предстоящее мне пограничье, откуда не хочется воз-
вращаться. Это небыванье в себе, этакая беспризорность происходят довольно час-
то, невольно я начинаю следить за собой, сторожить, чтобы я был на месте, в себе,
но вся беда в том, что я не знаю, чью мне взять сторону, в котором из них подлинный
«я», — или в том, что с терпением и надеждой ждет себя, или же в том, что в каких-
то безуспешных попытках убегает от себя? Убегает, чтобы отыскать нечто другое,
но свое, родное, с кем произошло бы полное и счастливое совпадение? Или ждет,
чтобы смирить своим подобием и невозможностью хоть на капельку что-нибудь
поправить? Ведь должен же быть в каком-то из них «я», так сказать, изначальный,
основной, которому что-то затем бы добавлялось, а не которым что-то добавлялось
в случившейся неполноте.
* * *
Наутро после поездки в город я поднялся поздно. Ночью я не закрыл ставни на
окнах, и еще во сне меня терзало солнце, я спал и не спал под его натиском, муча-
ясь тем, что хочу и не могу проснуться. Беспомощность эта хорошо всем знакома:
вот-вот, кажется, продерешься сквозь тягостную плоть к спасительному выходу, где
можно очнуться, —нет, в последний момент какая-то сила сбрасывает тебя обратно.
Я всякий раз в таких случаях испытываю ужас перед тем пространством, которое
надо преодолеть, чтобы снова приблизиться к черте пробуждения, а еще больше —
приблизившись, угадать последнее движение так, чтобы встречным порывом тебя
опять не сорвало вниз. Там, в этом не подвластном тебе глухом сознании, все имеет
другие измерения: кажется, для того, чтобы проснуться, может уйти вся жизнь.
Изловчившись, я все же открыл глаза... Я открыл глаза и сразу, будто увидел
перед собой, почувствовал свое нездоровье. И в груди, и в голове давила тяжелая
пустота, слишком хорошо мне известная, чтобы отмахнуться от нее, из того разряда
неурядиц с собой, которые я пытался объяснить. Но странно, я нисколько не уди-
вился этому своему состоянию, словно должен был знать о нем заранее, но отчего-
то забыл.
Солнце, которое чудилось мне во сне сильным и ярким, лежало в комнате на
полу размытым блеклым пятном, оконные переплеты подрагивали на нем едва при-
метной, далеко вдавленной тенью.
Домишко мой был некорыстный: маленькая кухня, на добрую треть занятая
плитой, и маленькая же передняя комната, или горница, с двумя окнами через угол
на две стороны, из того и другого виден за дорогой Байкал. Третья стена, та, что
под скалой, глухая, оттуда всегда несет прохладой и едва различимым запахом под-
гнившего дерева. Сейчас этот запах проступал сильней — верный признак того,
что погода сворачивает на урон. И верно, пока я одевался, солнечное пятно на полу
исчезло совсем; выходит, солнце не приснилось мне ярким, а на восходе действи-
тельно могло быть ярким, но с той поры его успело затянуть. Было тихо; я не сразу
после мучительного сна осознал, что тишина полная, какой в этом бойком месте,
где стоит мой домишко, рядом с причалом и железной дорогой, почти не случается.
Я прислушался снова: тишина была — как в праздник для стариков, если бы тако-
вой существовал, и это меня насторожило, я заторопился на улицу.
Нет, все оставалось на месте — и вагоны, длинной двойной очередью в никуда
стоящие с весны на боковых путях неподалеку от дома, и большой сухогруз напро-
тив на Байкале со склоненной к нему стрелой замершего портального крана, и си-
дящая на бревнышке у дороги старушка с сумками возле ног, с молчаливым укором
наблюдавшая за мной, не понимая, как это можно подниматься столь поздно... Бай-