Упрощенная HTML-версия
УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГО
ê
349
от сестренки с братишкой, а оно все равно идет мимо. Но я заставил себя смириться
и с этим. Легче матери не станет, если она услышит правду.
Голод здесь совсем не походил на голод в деревне. Там всегда, и особенно осе-
нью, можно было что-то перехватить, сорвать, выкопать, поднять, в Ангаре ходила
рыба, в лесу летала птица. Тут для меня все вокруг было пусто: чужие люди, чужие
огороды, чужая земля. Небольшую речушку на десять рядов процеживали бредня-
ми. Я как-то в воскресенье просидел с удочкой весь день и поймал трех маленьких,
с чайную ложку, пескариков — от такой рыбалки тоже не раздобреешь. Больше не
ходил — что зря время переводить! По вечерам околачивался у чайной, на базаре,
запоминая, что почем продают, давился слюной и шел ни с чем обратно. На плите у
тети Нади стоял горячий чайник; пошвыркав гольного кипяточку и согрев желудок,
ложился спать. Утром опять в школу. Так и дотягивал до того счастливого часа,
когда к воротам подъезжала полуторка и в дверь стучал дядя Ваня. Наголодавшись
и зная, что харч мой все равно долго не продержится, как бы я его ни экономил, я
наедался до отвала, до рези в животе, а затем, через день или два, снова подсаживал
зубы на полку.
* * *
Однажды, еще в сентябре, Федька спросил у меня:
— Ты в «чику» играть не боишься?
— В какую «чику»? — не понял я.
— Игра такая. На деньги. Если деньги есть, пойдем сыграем.
— Нету.
— И у меня нету. Пойдем так, хоть посмотрим. Увидишъ, как здорово.
Федька повел меня за огороды. Мы прошли по краю продолговатого, грядой,
холма, сплошь заросшего крапивой, уже черной, спутанной, с отвисшими ядови-
тыми гроздьями семян, перебрались, прыгая по кучам, через старую свалку и в ни-
зинке, на чистой и ровной небольшой поляне, увидели ребят. Мы подошли. Ребята
насторожились. Все они были примерно тех же лет, что и я, кроме одного — росло-
го и крепкого, заметного своей силой и властью, парня с длинной рыжей челкой. Я
вспомнил: он ходил в седьмой класс.
— Этого еще зачем привел? — недовольно сказал oн Федьке.
— Он свой, Вадик, свой, — стал оправдываться Федька. — Он у нас живет.
— Играть будешь? — спросил меня Вадик.
— Денег нету.
— Гляди не вякни кому, что мы здесь.
— Вот еще! — обиделся я.
Больше на меня не обращали внимания, я отошел в сторонку и стал наблюдать.
Играли не все — то шестеро, то семеро, остальные только глазели, болея в основ-
ном за Вадика. Хозяйничал здесь он, это я понял сразу.
Разобраться в игре ничего не стоило. Каждый выкладывал на кон по десять
копеек, стопку монет решками вверх опускали на площадку, ограниченную жирной
чертой метрах в двух от кассы, а с другой стороны, от валуна, вросшего в землю и
служившего упором для передней ноги, бросали круглую каменную шайбу. Бросать
ее надо было с тем расчетом, чтобы она как можно ближе подкатилась к черте, но
не вышла за нее, — тогда ты получал право первым разбивать кассу. Били всё той
же шайбой, стараясь перевернуть монеты на орла. Перевернул — твоя, бей дальше,
нет — отдай это право следующему. Но важней всего считалось еще при броске