Упрощенная HTML-версия
Валентин РАСПУТИН
ê
354
Доигрался. В голове у меня от страха все всполошилось и загудело: пропал, теперь
пропал. Ну, Тишкин. Вот Тишкин так Тишкин. Обрадовал. Внес ясность — нечего
сказать.
— Тебя, Тишкин, я хотела спросить совсем другое, — не удивляясь и не меняя
спокойного, чуть безразличного тона, остановила его Лидия Михайловна. — Иди к
доске, раз уж ты разговорился, и приготовься отвечать. —Она подождала, пока рас-
терявшийся, ставший сразу несчастным Тишкин выйдет к доске, и коротко сказала
мне: — После уроков останешься.
Больше всего я боялся, что Лидия Михайловна потащит меня к директору. Это
значит, что, кроме сегодняшней беседы, завтра меня выведут перед школьной ли-
нейкой и заставят рассказывать, что меня побудило заниматься этим грязным де-
лом. Директор, Василий Андреевич, так и спрашивал провинившегося, что бы он
ни натворил, — разбил окно, подрался или курил в уборной: «Что тебя побудило
заниматься этим грязным делом?» Он расхаживал перед линейкой, закинув руки за
спину, вынося вперед в такт широким шагам плечи, так что казалось, будто наглу-
хо застегнутый, оттопыривающийся темный френч двигается самостоятельно чуть
поперед директора, и подгонял: «Отвечай, отвечай. Мы ждем. Посмотри, вся школа
ждет, что ты нам скажешь». Ученик начинал в свое оправдание что-нибудь бормо-
тать, но директор обрывал его: «Ты мне на вопрос отвечай, на вопрос. Как был задан
вопрос?» — «Что меня побудило?» — «Вот именно: что побудило? Слушаем тебя».
Дело обычно заканчивалось слезами, лишь после этого директор успокаивался, и
мы расходились на занятия. Труднее было со старшеклассниками, которые не хоте-
ли плакать, но и не могли ответить на вопрос Василия Андреевича.
Однажды первый урок у нас начался с опозданием на десять минут, и все это
время директор допрашивал одного девятиклассника, но, так и не добившись от
него ничего вразумительного, увел к себе в кабинет.
А что, интересно, скажу я? Лучше бы сразу выгоняли. Я мельком, чуть коснув-
шись этой мысли, подумал, что тогда я смогу вернуться домой, и тут же, словно об-
жегшись, испугался: нет, с таким позором и домой нельзя. Другое дело — если бы я
сам бросил школу... Но и тогда про меня можно сказать, что я человек ненадежный,
раз не выдержал того, что хотел, а тут и вовсе меня станет чураться каждый. Нет,
только не так. Я бы еще потерпел здесь, я бы привык, но так домой ехать нельзя.
После уроков, замирая от страха, я ждал Лидию Михайловну в коридоре. Она
вышла из учительской и, кивнув, завела меня в класс. Как всегда, она села за стол, я
хотел устроиться за третьей партой, подальше от нее, но Лидия Михайловна пока-
зала мне на первую, прямо перед собой.
— Это правда, что ты играешь на деньги? — сразу начала она. Она спросила
слишком громко, мне казалось, что в школе об этом нужно говорить только шепо-
том, и я испугался еще больше. Но запираться никакого смысла не было, Тишкин
успел продать меня с потрохами. Я промямлил:
— Правда.
— Ну и как — выигрываешь или проигрываешь?
Я замялся, не зная, что лучше.
— Давай рассказывай, как есть. Проигрываешь, наверное?
— Вы... выигрываю.
— Хорошо, хоть так. Выигрываешь, значит. И что ты делаешь с деньгами?
В первое время в школе я долго не мог привыкнуть к голосу Лидии Михай-
ловны, он сбивал меня с толку. У нас в деревне говорили, запахивая голос глубоко
в нутро, и потому звучал он вволюшку, a у Лидии Михайловны он был каким-то
мелким и легким, так что в него приходилось вслушиваться, и не от бессилия вов-