Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
408
Сознание ребенка еще не связано столь жестко с выводами человеческого опы-
та, хотя уже достаточно отягощено ими. Но у ребенка все же чувства еще сохраняют
некоторую самостоятельность по отношению к опыту, и потому он способен дове-
рять своим чувствам в значительно большей степени, нежели взрослый и, как мы
говорим, мудрый или умудренный человек.
Я часто думаю о том, что люди, сошедшие с ума, не есть ли как раз те, кто в
зрелом возрасте встретился, столкнулся с чудом, но не справился с ним, не смог
примирить в себе чувство и разум и сохранил память о чуде в виде бреда, навязчи-
вой идеи, потому что, воистину, человек, принявший детерминизм материального
мира как неизбежный закон бытия, разве сможет жить, столкнувшись с чудом?! Нет,
конечно! Чудо станет для него неизлечимой психологической травмой.
Я подозреваю, что сумасшедшие, обрети они снова здоровье, могли бы пове-
дать о многом удивительном и чудесном.
Когда на скале, на которую никто никогда не лазил, на которую сам-то едва
забрался, я увидел старуху, в первую минуту у меня тоже было состояние, близкое к
помрачению рассудка. Но я видел старуху, это было очевидно и ясно, и поэтому мое
остолбенение в этот момент было лишь удивлением высшей степени.
Будь это обыкновенная старуха, я наверняка спросил бы ее, как она сюда попа-
ла, и этот вопрос был бы логичным.
В данном же случае вопрос такой был излишним. Она никак не могла сюда
попасть в том смысле, как обычные люди попадают в те или иные места.
Это была такая старуха, что старее и придумать нельзя. Морщины по ее лицу
шли вдоль и поперек и пересекались между собой, а в квадратах между морщинами
пересекались другие, поменьше, и вообще все лицо ее состояло из морщин. Плот-
но сжатые губы подтягивали большой подбородок к самому носу, глаза сидели так
глубоко в пачках морщин, что она казалась слепой. И притом она была одета во все
голубое и воздушное, и это голубое и воздушное окутывало ее всю с головы до ног,
и только руки в голубых перчатках по самые локти не давали подумать, что в этом
голубом коконе только одна голова.
В первое мгновение я не уловил ни малейшего движения в лице старухи, и у
меня мелькнула спасительная мысль, которая могла бы, подтвердись она, все уп-
ростить до обычного. Я думал, что, может быть, она из чего-нибудь сделана? Такой
вариант тоже был бы почти чудом, но это самое «почти» — как легко было бы его
принять!
Но, увы! Вздрогнули морщины над глазами старухи, глаза, и без того узкие,
стали сужаться еще более, и тут уже никаких сомнений быть не могло. Это была
живая старуха, и, хуже того, это была злая старуха, и неоспоримость факта вошла в
меня паническим страхом. А когда я услышал ее голос, то затрясся от ужаса.
— А ну пойди сюда, жалкий заморыш! — проскрипела она угрожающе и та-
ким отвратительным голосом, какого я сроду не слыхал.
В ужасе я стал пятиться к краю уступа, но у самого края из-под моей ноги
вывернулся камень и с грохотом полетел вниз. Я невольно шагнул вперед, и снова
другой камень пополз от ноги и сорвался с уступа. Теперь я приближался к старухе,
а из-под ног у меня выскальзывали камни, и грохот настоящего горного обвала под-
нимался из-за уступа серо-желтой пылью.
— Стой! — взвизгнула она.
Я уже стоял в полуметре от нее, и вблизи она была еще страшнее.
— Тебе разве не говорили, лисий выкормыш, что сюда нельзя лазить! — про-
шипела она.
— Говорили... — пролепетал я и не узнал своего голоса.
— А ты, значит, себя умней всех посчитал, недоумок несчастный!
Я трясся и молчал.