Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
417
Затем вскочил как ошпаренный, начал быстро одеваться и уже злился на себя,
что проспал так долго. Но взглянул в окно и понял, почему плохое настроение. Мир
в окне будто подменили. Хмурая серость от неба до земли заполнила мир и даже в
окно просочилась сумраком. Ни синего неба, ни желтых скал, ни зелени на скло-
нах — и куда подевались цвета! «Будет дождь!» — с ужасом подумал я. Можно
было, конечно, и в дождь лезть на скалу, но это самоубийство! По скользким кам-
ням, чем выше бы я забрался, тем шибче падал бы вниз.
«А может быть, разойдется!» И, накинув куртку, я вышел на крыльцо. Надеж-
ды не оставалось. Вся полоса неба над ущельем была просто облеплена серо-чер-
ными тучами, которые ползли со стороны Мертвой скалы медленно, но так упорно
и плотно друг к другу, что казалось, будто там, за горами, их скопилось несметное
множество, и даже больше, и что, если им не хватит места в небе, они начнут падать
в ущелье и завалят его по самые верхушки скал.
Мимо дома по дороге к Байкалу вприпрыжку промчался Юрка, махнул мне
рукой, а я не понял, зовет он меня или просто так. Потом Валерка пробежал и тоже
махнул мне рукой, но вернулся и крикнул от угла дома:
— Айда на Байкал! Баргузин плот прибил! Во какой!
Большой палец Валерки заинтриговал меня, и я как был в ботинках на босу
ногу, так и помчался за ним, соображая, однако, когда вернусь, дома ждет меня не-
приятность похуже вчерашнего. Родители заняты делами по устройству, но не все
мне будет сходить с рук!
За Валеркой я проскочил под мостом, вылетел к Байкалу, ахнул по поводу волн
и потом еще долго прыгал по камням за Валеркой вдоль берега в том направлении,
куда ходил рыбачить с Юркой третьего дня.
Плот представлялся мне громоздким сооружением на воде, почти паромом, но
даже и это представление было смутным, и потому когда у больших камней увидел
мотающиеся на волне железнодорожные шпалы, то и мимо проскочил бы, если бы
Валерка и Юрка не остановились.
— Видал! — восхищенно крикнул Валерка. Я подумал, что он говорит про
волны, и закивал в ответ.
Вот что значит — привычка к необычайному! Такие волны были, а я пробежал
по берегу, наверное, двести метров и не остолбенел, не выпучил глаза! А ведь это и
был Баргузин! Так называется вал, идущий с севера, хотя, если правильно говорить,
баргузином называется ветер. Этот ветер на севере взбаламучивает воду и гонит к
нам волны, и потому у нас может быть и небо чистое, и без ветерка, а волны лезут
на берег, как будто их снизу, из глубины кто-то выпирает и выбрасывает. Волны шли
ровными рядами, а вдали это движение скрадывалось, и море казалось застывшим в
черных горбах, что оживали у берега и на нем срывали досаду и усталость. А берег
каменными россыпями у подножья железнодорожного полотна будто подставлял
плечи под их ярость и злость, и своей непоколебимостью раздражал волны еще
сильнее, доводя некоторые до бешенства.
Но именно так думать хотелось менее всего, и когда понимаешь, что так ду-
мать не хочется, то уже и нет никакой вражды между морем и берегом, и это лишь
померещилось и показалось!
«Ух, как сейчас трахну!» — невсерьез грозится волна, вздыбливаясь пеной на
подходе.
«Ах, ах, как я испугался», —шепчет берег, притворно поеживаясь каменными
позвонками.
И все же, когда небо все в серой пакости, когда волны то черные, то темно-
синие, когда берег будто голову спрятал под каменный панцирь в ожидании дождя
и непогоды, то нет между берегом и волной ни вражды, ни игры, а есть работа, у
каждого своя, а если иная волна и ударит по камню звонче другой или прорвется