Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
419
Впрочем, я отделался достаточно легко. К концу второй недели уже вышел на
крыльцо и долго сидел, греясь на солнце и наблюдая, как оно незаметно для глаз
крадется от скалы к скале, как затем медленно всплывает над скалами и повисает
над ущельем, и как оживает северный склон ущелья и раскрывается всеми красками
камня и дерева.
Мама сказала, что в бреду я все какую-то старуху поминал, и, когда она мне
сказала это, я похолодел сердцем. Но рассудил, что если в бреду, то, во-первых, это
не сознательно и, значит, не считается за «проболтание», а во-вторых, если в бреду,
то никто не примет бред всерьез, и значит, тайна останется тайной.
И все же страшно было. Ведь это я так рассуждал, а как рассуждает старуха
Сарма, неизвестно!
Я был еще слишком слаб, и эта слабость притупляла нетерпение скорее снова
оказаться на скале, немедленно побежать туда, ведь с крыльца я видел Мертвую
скалу и мог разглядеть сосну на ней, хотя отсюда и не было видно ветвей...
Прибегал Валерка, рассказывал взахлеб о том, как они плавают на плоту, как
рыбачат на отмелях, как здорово перепрятывают плот от других мальчишек.
Генка-лодочник пробегал мимо, приткнулся у крыльца и хвастливо поведал,
как его дед подстрелил здорового кабана одним выстрелом, и хотя деду семьдесят
лет, он еще охотник будь здоров!
С обеда меня снова уложили в постель, и я читал «Последнего из могикан»,
но без особого интереса, все время ловя себя на том, что лишь гоняю глаза по
строчкам, зная из последней страницы, что сына Чингачгука Ункаса убьют, и не
понимал, зачем нужно описывать истории, смысл которых исчезает в смерти, да
еще случайной...
В моей жизни, например, все не так! Все, происходящее со мной с самого на-
чала, если за начало посчитать переезд на Байкал, пронизано и наполнено смыслом,
а все события, что уже произошли и произойдут, похожи на разматывающийся клу-
бок нити, в конце которой, наверное, — да чего там наверное, я уверен был, — ко-
нец нити, что сейчас упрятан в клубке, это что-то важное не только для моей жизни,
но и вообще и для всех, и потому не может быть плохого или внезапного конца, а
может быть, конца и нет вовсе, как нет конца жизни, если она только началась.
Сарма, правда, угрожала, что знание — это что-то там такое, что может быть
плохо, но ерунда! Знать всегда интереснее, чем не знать! Конечно, лучше бы знать
такое, что можно рассказать всем!
Но даже когда и нельзя рассказать — это все равно интересно!
Я несколько раз поднимался на ноги, когда казалось, что уже здоров и могу
бежать к скале, но каждый раз снова опускался на ступеньку крыльца с головокру-
жением и досадой.
А потом, когда я уже был уверен в себе, когда уже был вовсю здоров, родители
не отпускали меня с крыльца и следили за мной так добросовестно, что не было
никакой возможности перехитрить их.
Была самая середина лета, погода стояла отличная, и мальчишки словно вы-
были из поселка. Еще не наступила пора орехов и ягод, но зато было самое время
купаться, и я только по рассказам забегавших друзей знал об их приключениях на
Байкале: кто нырнул глубже всех, кто пересек на одной шпале Маритуйскую бухту,
кто дольше всех под водой просидел с камнем в обнимку.
Росла моя обида на судьбу, на мою дурацкую болезнь, на родителей, которые
из упрямства держали меня дома в самое время мальчишеского счастья.
Росла моя тревога о том, что случилось на Мертвой скале. Иногда мне начина-
ло казаться, что ничего там вовсе не было, что не лазил я на Мертвую скалу, а лишь
померещилось в бреду во время болезни, потому что было надо мной и над миром