Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
436
в глазах Байколлы. Я долго и пристально смотрел на деда, и, хотя в голове у меня
было больно и шумно, я все же сообразил, что это не Байколла, и опасный вопрос
не сорвался с моего языка.
Потом деда заслонило лицо незнакомой женщины, и, только увидев на ней
белый халат, я догадался, что нахожусь в больнице. Я пошевелился и вскрикнул от
боли в голове, и тотчас же перед глазами заметались какие-то люди, и я не то чтобы
потерял сознание, а словно стал ко всему равнодушным, а когда среди мелькающих
вокруг людей появились сначала мама, а потом и отец, мое состояние апатии оказа-
лось как нельзя кстати, ибо нет большей муки, чем когда мама плачет и причитает.
Камень ударил меня по затылку плашмя, и этой случайности я был обязан
жизнью.
И опять потянулись дни в постели. Чаще других посещал меня Генка-лодоч-
ник. Он чувствовал себя героем и не переставал рассказывать, как они с дедом на-
шли меня, как летели камни и как я кричал... Меня хоть и злили его рассказы о
моих воплях, но я понимал: не каждый день бывают обвалы на Мертвой скале и не
каждый день под обвал попадают жители поселка.
Приходили Валерка с Юркой, приходила Светка и угощала меня голубикой.
Приходил Светкин отец и рассказывал какую-то непонятную историю моему отцу
про Генкиного деда, которого в поселке, оказывается, называли Белым дедом за его
бороду. Я не очень прислушивался к рассказу, но все же услышал имя старухи Васи-
ной, и, когда заинтересовался, рассказ уже был окончен и говорили о другом.
В поселке началась пора голубики, и мальчишки приходили ко мне с синими
губами и языками. Лица их были обкусаны комарами, потому что голубика росла по
таежным низинам, где только и водятся в прибайкальской тайге комары...
Когда же оставался один, мысли мои сразу возвращались туда, на каменные
уступы Мертвой скалы, и передо мной вставало перекошенное ужасом лицо Сармы
и ее старческая рука с растопыренными узловатыми пальцами. В ушах возникал
шум обвала, и тотчас же возвращалось состояние того панического страха, что бро-
сил меня прочь со скалы от истошных воплей старухи, считавшей себя молодой.
Теперь понятны были ее одеяние и гримасы ее, и жесты — она вела себя как
молодая и красивая и потому была так смешна и неприятна в своих ужимках и гри-
масах.
А что теперь?! Пустит ли теперь она меня в замок?
Все же в душе была уверенность, что это не конец, потому что такого конца
быть не может, ибо тогда не понятно, зачем было само начало...
Поправлялся я довольно быстро. Рана была неглубокая, а во всем остальном я
был здоров, и каждым утром мне казалось, что можно вскочить с кровати и мчаться
или на Байкал, или в падь, но первое же резкое движение отдавалось-таки ощути-
мой болью в голове и отрезвляло.
Через несколько дней, однако, с перевязанной головой я все же уже сидел на
высоком, плоском камне на берегу Байкала и, обхватив коленки руками, слушал и
смотрел на волны, не очень быстро и не очень громко набегающие на камень, под
самые мои ноги. Но Баргузин был в этот день ленив и вял, это были всего лишь от-
голоски вчерашнего шторма, и потому даже брызги не достигали вершины камня,
где я сидел.
День был пасмурный, и волны были светло-серые. Но иногда в разрывах обла-
ков появлялось солнце, и я, хоть и сидел спиной к солнцу, его появление угадывал
намного раньше, замечая, как вдруг начинали голубеть волны и просвечиваться-
просматриваться отмель вправо от камня.
Еще я поймал себя на том, что, как только волны начинают голубеть, я начи-
наю улыбаться просто так, без всякой причины, и догадался, что улыбка на моем
лице появляется как бы в ответ — когда улыбаешься потому, что кто-то улыбается