Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
438
Мне показалось, что Байколла укоризненно посмотрел на меня. Наверное, так
и было. В сущности, я мучил девочку, пробуждая в ней жажду жизни и тем обрекая
ее на страдания еще большие.
Но что я должен был делать! Оставить их и не приходить более? Для меня
это было невозможно. Освободить я их не мог, потому что они сами не хотели это-
го освобождения, да уж и Сарма наверняка предусматривала возможность моих
попыток.
Было бы вполне справедливо сказать, что я страдал, но если так сказать, то это
было бы просто смешно в сравнении со страданиями Ри, младшей дочери Байкол-
лы, и его самого!
Каждый раз, возвращаясь домой, я строил планы, один фантастичнее другого.
Сначала все мои планы основывались на таком повороте дела, когда можно было
бы привлечь к этой истории кого-то еще или многих. Сначала мне казалось: знай
о моей тайне кто-нибудь, или многие, или все — и решилась бы судьба узников
Мертвой скалы.
Но чем больше задумывался я над всей этой историей, тем отчетливей выри-
совывалась мысль, что покончить с жестокой бессмыслицей тайны Мертвой скалы
одинаково могут или не могут все или один, что не количеством и не силой можно
спасти ставших мне столь близкими людей. Мне казалось иногда, что не только Ри
и ее отец, но и даже Сарма — все они ждут от меня каких-то действий, которые
мне по силам, хотя я всего лишь мальчик, и мне часто хотелось думать, что Сарма,
например, устала сама от своей мести и от своей тоски, что Байколла надеется на
меня, что Ри втайне верит в то, что будет жить.
Когда мне все вот так казалось, я пытался вызвать на откровенный разговор
Сарму, старался быть с ней как можно вежливей, но она будто требовала от меня не
вмешивать ее в мои тайные мысли и не собиралась помогать мне в чем-либо.
И тогда резко менялось мое отношение к Сарме. Она становилась для меня не-
навистной, я забывал о том, что она потеряла сына, она казалась мне злой ведьмой,
испытывающей радость от чужих страданий.
А между тем кто-то из жителей поселка увидел меня, спускающегося с Мерт-
вой скалы, и по этому поводу дома разразился настоящий скандал.
В общем, мама была права, когда кричала, что, дескать, чего мне там надо,
и что, мол, других интересных мест нет вокруг, и почему мне обязательно нужно
лезть туда, куда никто не лазит! Конечно, если бы Мертвая скала была бы обычной
скалой, чего бы мне туда лазить! Это было бы действительно глупо!
И я ничего не мог объяснить, ничего сказать в свое оправдание. Хуже того, я
даже не мог дать маме обещания больше туда не ходить, и это особенно возмущало,
и она в отчаянии разводила руками. В конце концов папа сказал: «Еще раз поле-
зешь — выпорю!» Папа никогда зря не грозился!
Мое упрямое молчание было оценено как признак наступления «переломного
возраста» и что у меня начал портиться характер. Ничего этого не было, и я лишь
надеялся, что, когда все откроется (если это случится), меня поймут и простят.
Каждое утро я так, чтобы видели родители, уходил на берег Байкала и даже
давал им возможность проверить, что я близко. Но потом, через час или два, где
прячась за дома, где за заборы, пробирался в падь и лез на скалу. Когда однажды
мама не нашла меня на берегу и вечером учинила мне подробный допрос о том, где
я провел весь день, измучившись выбираться, на другой день я взял с собой учебник
и сказал, что хочу готовиться к школе, а дома этим заниматься скучно. А ведь читать
учебник можно не обязательно на берегу и уж тем более не в куче мальчишек, а где-
нибудь в кустах, на горе — во всяком случае, моя прилежность тронула маму, хотя
и удивила, и я получил право быть не на глазах.