Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
455
Байколле; и потом—другом можно быть и тайно, а вовсе не обязательно, чтобы она
знала об этом.
Главное — что она здесь, и каждый день я буду видеть ее! Да, в те первые
минуты и в первые дни мне действительно казалось, что это главное, что этого до-
статочно, что я буду счастлив от того, что вижу ее и охраняю.
Однако скоро, может быть, уже через неделю, в радость мою стал заползать
крохотный червячок боли. Не знаю, почему так сложилось, но, перезнакомившись
со всеми, с ней, с дочерью Байколлы, я не мог говорить, просто не мог даже обра-
титься с чем-либо. Ведь со всеми девчонками мы обходились запросто, не особенно
выбирая выражения. Но не мог же я, например, крикнуть ей: «Эй, Римка, кинь кни-
гу!» С ней невозможен был такой тон! А другой тон невозможен был без того, чтобы
не вызвать насмешки со стороны мальчишек.
Правда, нужно сказать, мальчишки тоже избегали грубостей по отношению к
Ри, потому что она была очень сдержанной, молчаливой, сама никогда и ни в чем не
опускалась до легкомысленного.
В начале года, как известно, идет повторение за прошлый год. И когда Ри отве-
чала и получала за это хорошие оценки, я раздувался от гордости. Ведь это я научил
ее всему!
Но я в страхе замирал, когда она затруднялась с ответом. Тогда ее брови подни-
мались и стягивались кверху, и я знал это ее выражение, я запомнил его, я даже мог
заплакать, когда у нее было такое выражение на лице. Да и вообще я знал наизусть
каждое движение ее губ, знал жесты и всегда безошибочно угадывал каждое ее со-
стояние и желание.
Я приспособился так сидеть на парте, что всегда мог видеть ее лицо, но и в
любой момент мог отвести взгляд на доску, или на дверь, или на учителя.
Но вся беда в том, что мне мало было так смотреть на нее, я хотел видеть ее
глаза и прибегал ко всяким хитростям. Когда звенел звонок, я первым вылетал в
коридор, а потом, будто что-то вспомнив, поворачивался и снова шел в класс, чтобы
встретиться с ней лицом к лицу. И, когда мне это удавалось, в сердце всякий раз
случалось что-то непонятное, что бывает на качелях, а если еще и она случайно
успевала взглянуть мне в глаза, тогда сердце захватывало, как будто оно захлебыва-
лось волнением.
Случалось на лестнице или на повороте коридора встретиться с ней неожидан-
но, и тогда уж со мной вообще происходило что-то странное, будто я страх пачкой
заглотнул и задохнулся страхом...
Время, что я проводил в школе, было для меня временем жизни. После уроков,
когда нужно было уходить домой, время словно застывало, превращаясь в тягучую
плазму, и само себя тормозило.
Субботы стали мне ненавистны: в субботу она уезжала домой. Воскресенья
превратились в дни бессмысленной жизни, в напрасно прожитое время.
Вечер каждого воскресенья был самым волнующим и тревожным временем
недели. Она приезжала, я у окна ждал, когда она пройдет по дороге мимо дома. Она
ведь могла и не пройти: могла опоздать на поезд, могла заболеть — мало ли что
могло случиться.
А червячок боли между тем рос, рос и стал уже превращаться в маленького
змееныша.
Начал я учиться хорошо. Мне казалось, что со стыда сгорю перед Ри, если
получу двойку. Но постепенно понял, что ей, собственно, совсем безразлично, пя-
терку я получу или двойку. И я потерял всякий интерес к учебе.
Хихикать первой начала Светка. Потом другие девчонки. Потом во взглядах
мальчишек появилось что-то, что было оскорбительно для меня, но справедливо.