Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
460
Почти от самой Мертвой скалы до берега Байкала все свободное от домов про-
странство ущелья покрылось льдом. Мы уходили к самой развилке в падь и оттуда
катились вниз иногда без остановки, иногда налетая на трещину, и тогда случалась
«куча мала», и этой кучей мы, крутясь и барахтаясь, скользили вниз, потом снова
вставали на коньки и вылетали на байкальские забереги.
Еще сколачивали три доски, ставили их на коньки, два сзади и один, рулевой,
спереди. Такое устройство называлось рулевушкой. На нее ложились сразу несколь-
ко человек и летели по ущелью к Байкалу.
Вечерами и по воскресеньям по всему ущелью гулял ребячий гомон, и это
было самое шумное и веселое время в жизни поселка.
Ну, а моя жизнь? Она раздвоилась. Я жил будто сразу в двух жизнях! Одна —
это когда я бывал с другими. Другая — когда оставался один.
Нет, конечно, мимо меня не прошла ни одна из радостей наступившей зимы.
И я допоздна мотался на коньках по ущелью, и я задыхался от удачного попадания
снежка, и я кубарем скатывался с оледеневших промоин на склонах ущелья — и все
прочее, чем бывали заполнены свободные от школы часы мальчишек, не миновало
меня.
Более того, во всех играх и увлечениях я бывал наиболее азартным, даже одер-
жимым, и мало кто поздней меня возвращался домой с улицы, потому что возвра-
щение домой было для меня возвращением к себе и ко всему тому, что составляло
ту, вторую мою жизнь.
Шли дни и недели, и ничто не изменилось в моих отношениях с девочкой из
Мертвой скалы. Правильнее сказать, отношений никаких не было.
Она, о ком были все мои мысли, жила своей, мне неизвестной жизнью, и эта
жизнь проходила мимо моей, как далекий катер мимо берега без пристани.
Ри все забыла, а я же забыть не мог! Не мог забыть те дни, когда для меня
звучал ее голос, когда мы смотрели друг другу в глаза, как смотрят самые хорошие
друзья, когда мы все знали друг о друге, и это знание было только для нас!
Будь она обычной девчонкой, как все, я бы и относился к ней просто и легко,
я мог написать ей записку и предложить дружбу, как это сделал Валерка. Но я не
мог так поступить по многим причинам, и одна из причин заключалась в том, что
хоть я и мечтал о дружбе с ней, тем не менее всегда боялся остаться с ней с глазу на
глаз даже на минуту. Я ведь не мог смотреть на нее, как на обыкновенную девчонку,
она была для меня дочерью Байколлы, и я не был уверен, что словом или намеком,
может быть, забывшись, а не специально, не напомню ей о прошлом. Увидеть же
слезы на ее глазах еще раз для меня было бы равносильно смерти.
У нас в школе вдруг пошла манера всем со всеми здороваться. То есть я шел
в школу и говорил каждому мальчишке и девчонке не как обычно «привет», или
просто подножку подставить, или снежком стукнуть, а именно «здравствуй», и даже
не «здорово»! Не понимаю, отчего пошла такая мода, ведь нас никто не заставлял!
Но мне эта мода принесла ежедневную минуту счастья. Еще с середины дня я уже с
нетерпением ожидал следующего утра. Я приходил в школу чуть ли не раньше всех,
и если видел ее идущей по коридору с кем-нибудь, то прятался и ждал, чтобы поздо-
роваться с ней один на один. Когда я говорил ей «здравствуй», она обязательно смот-
рела на меня и тоже говорила «здравствуй», и это единственное слово, но сказанное
только для меня, словно давало мне огромные крылья и поднимало в воздух.
И каждое другое утро мне казалось, что сегодня она произнесла это слово луч-
ше, чем вчера, то есть дружественнее или даже сердечнее. Я старался подслушать,
как она здоровается с другими мальчишками, и мне казалось, что с другими она
здоровается холоднее, и тогда в душе возникала такая сладкая надежда, что жить
хотелось сильней прежнего.