Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
466
не мог же я не понимать, что настоящая дружба наша возможна только на основе
всего того, что связывало нас ранее и что было забыто ею безвозвратно! На что же я
тогда надеялся! Кажется, если припомнить, я совсем не думал ни о чем конкретном,
я просто вообразил себе, что кончатся каникулы, приедет Ри, и между нами не будет
больше невидимой стены чуждости, все образуется само собой, и мы будем так же
просто и искренне смотреть в глаза друг другу, как это было в замке, когда Ри рас-
сказывала мне предание, а я учил ее нашим знаниям.
Я встретил ее у поезда, сказал «здравствуй», и она ответила и пошла дальше, и
оттого, что ничего не случилось, ничего не изменилось, что мы и теперь, а значит, и
навсегда чужие — от сознания этого из меня будто вытряхнулась жизнь.
Значит, все будет снова! Снова я буду подглядывать за ней на уроках, подслу-
шивать на переменах, подкарауливать у поезда — а зачем?! Это ужасное «зачем?», в
его безответности, в неразрешимости и в невозможности теперь уже не слышать его
и не произносить — оно, как бревно поперек тропы, обрушилось на самый хребет
смысла моей жизни!
В школу я ходил теперь, как на муку, на переменах оставался в классе или
убегал за школу, после школы часами просиживал над учебниками, но не глядел в
них, вечерами уходил с Другом в падь и бродил вокруг Мертвой скалы просто так,
не собираясь взбираться на нее. Друг смотрел на меня с тревогой, он пытался разве-
селить меня, отвлечь, и я играл с ним скорее ради него, не испытывая, как прежде,
удовольствия от игр.
Я прочитал наконец печальную историю про сына последнего из могикан, уз-
нав о его смерти, которую он принял, спасая любимого человека, и в моем вообра-
жении одна трагичнее другой разыгрывались истории, где я умирал, спасая Ри. Все
истории кончались моей смертью! А ведь еще совсем недавно такие же истории в
моей фантазии имели совсем другой конец! Вот как изменился для меня весь мир!
Я стал плохо учиться, и это сразу отразилось на моих отношениях с мамой.
Упреки ее не причиняли мне боль, мне было только жаль ее, потому что я ничего не
мог изменить.
Я дошел до того, что пробирался в школу вечерами, когда там никого не было,
садился на парту Ри и плакал, как последняя девчонка, потому что девчонки часто
тоже не знают, отчего плачут.
Случая умереть, спасая Ри, не представлялось. А жить не хотелось. Но не хо-
телось и умереть просто так. И мои дни проходили в ожидании какого-нибудь собы-
тия, которое за меня решит мою судьбу.
Таким событием оказался мой день рождения.
Позднее, уже взрослым, я узнал о существовании приметы, согласно которой
не рекомендуется отмечать тринадцатый день рождения. Это, наверное, ерунда, но
тот день, когда мне исполнилось тринадцать лет, окончился плохо, как и предсказы-
вала примета.
Вечером, как обычно, был торт и подарки, и поздравления от папы и мамы, но
в этот же день я снова получил двойку, и мама приняла эту двойку, в такой день, ког-
да уж можно было ее не получить, мама приняла ее, как личную обиду. И потому не
смогла за праздничным столом скрыть свои чувства, и весь вечер прошел в какой-то
неестественности, хотя папа и сделал все, что мог, чтобы сохранить праздничное
настроение.
Мама, однако, не удержалась и сначала мягко начала укорять меня моим пове-
дением, я ответил грубо, мама заплакала, и все испортилось. Под конец мама сказа-
ла, что она никогда не думала и не гадала, что ей придется стыдиться собственного
сына.
Понятно, ведь я был учительский сын! А она была учительницей!