Упрощенная HTML-версия
СОВКА
ê
527
тре на самой крайней и новой улице Солнечной, где причудливо извивается речка
Заларинка и все лето зеленеет большой кочковатый луг, безраздельными хозяевами
которого стали домашние гуси. И в город брата моего ничем не заманишь, и отцов
дом, еще крепкий, самый большой в этом краю, стоял пустым. Ограда очень скоро
заросла лебедой, полынью, коноплей, на которой с утра до вечера раскачивались
воробьи, не обращавшие на нас никакого внимания — как будто знали, что мы здесь
не хозяева. Полынь постепенно редела — мы ее ломали на веники, подметали в
избе, на веранде, на крыльце… После зеленого веника свежий печальный запах де-
ржался долго, и мы скорее бежали в лес за грибами, где нам становилось легче. А
когда возвращались, то из-за моста, от Первой дороги, идущей вдоль болота по лесу,
открывался вид на деревню: отсюда она казалась нетронутой, и от этого обмана
делалось еще тяжелее на душе. Радость, что деревня будто бы целая, была кратков-
ременной — всего лишь на миг.
В другой конец деревни, скрытый лесом, моя жена боялась ходить: днем и
ночью оттуда доносились крики и стоны Шуры Петровой. Шурины зять с дочерью
и ребятишками, когда закрыли начальную школу, а потом и ларек, переехали на цен-
тральную усадьбу — всего за пять километров. Шура не могла смириться, что де-
ревни, в которой она прожила всю свою жизнь, и дома, веселого, из круглых бревен,
не будет. Она продолжала навещать свой старый, но еще крепкий дом, оставалась
ночевать в нем.
Успокаивалась она, когда пасла около дома свою черно-пеструю корову со
спиленными рогами…
По ночам Шура бежала к соседям, все хотела что-то сказать им. Двое внучат,
ночевавших с нею по просьбе матери, убеждали бабушку, что соседей нет — уеха-
ли. Она внимательно слушала их, но как будто не понимала, о чем они говорят, или
не хотела верить, и шла смотреть снова: может, соседи вернулись?
Женщины, ходившие собирать ягоды за харгантуйский мостик, зашли к нам.
Они бы прошли мимо — «рассиживаться некогда», — но их привлек необычный
высокий букет самых разных лесных цветов, стоявший на голубом подоконнике.
Привлекло их еще и то, что окно в брошенном доме было распахнуто и радостно
поблескивали никем не разбитые стекла. У нас был транзистор, и как раз в то время,
когда женщины с ведрами проходили мимо, на улицу через распахнутое окно до-
носился голос Лидии Руслановой, исполнявшей лучшую свою песню: «Окрасился
месяц багрянцем…» Мои односельчанки, жившие теперь на центральной усадьбе
и никак не могущие к ней привыкнуть, заглянули через подоконник в комнату, пох-
валили, как у нас чисто прибрано. У каждой из них при этом промелькнуло по лицу
выражение нескрываемой горечи: исчезает родная деревня, и от чисто прибранных
комнат делается еще тошнее.
Еленка Грачева быстро, как будто боялась, что ей помешают, сказала:
—Объявили бы, что деревня останется, я без всякой машины бегом бежала бы
домой и все бы на себе перетаскала! — И с безнадежностью и в то же время реши-
тельно махнула рукой: — Пошли, бабы, хоть на крыльце посидим!.. Бутылка есть,
Николай? — немного успокоившись, вдруг поинтересовалась Еленка.
— В подполье стоит, холодненькая. «Столичная», — чуть не в один голос от-
ветили мы с женой.
— Нам хоть какая, лишь бы была, — отчаянно сказала Еленка. — Помянем
родную деревню, скоро и этих домов не останется, и некуда вам будет приезжать.
Разве что с палаткой… Как цыгане…
— Мы теперь все на цыган похожи, — невесело засмеялась Нина Сироти-
на. — Вот хоть бы меня взять: живу там, а вижу себя все время здесь