Упрощенная HTML-версия
ê
Гавриил КУНГУРОВ
80
Реки стояли во льдах долго. Весенняя распутица держала воеводскую рать.
Клял воевода неуспех. Торопил корабельных мастеров, чтоб чинили и ладили ко-
рабли, чтоб смогли его казаки плыть за весенними льдами вслед.
Ярофею Сабурову лазутчики-эвенки принесли весть о царской грамоте, а про-
слышали они о царской грамоте от ясашных нерчинских эвенков рода Гантимура.
Гантимуровы родичи беспрепятственно проживали подле Нерчинска.
Сполошился Албазин: какова царская милость!..
Решили албазинцы жить по-своему: поставить вольный на Амуре-реке горо-
док и дела решать по сговору, всем казачьим кругом, от Нерчинска отгородиться и с
московским царем жить в ссоре. На круг пускать только вольных казаков.
Так и потекла у албазинцев своя вольная жизнь: и без воевод и без царя. Ясак
сбирали они с амурских народцев исправно, клали его в клети, старательно хранили.
Когда пробили дожди клети и соболиной казне грозили потери, Ярофей Сабу-
ров решил ее в других клетях хоронить.
По чьему-то наущению был пущен слух по Албазину, что, мол, Ярофей, каза-
ков не спросивши, задумал казну в Нерчинск сдать, вновь класть повинную: «Мало
ему того, что отправил он десять возков отборного соболя да умерли Пашка Минин
со многими казаками. Хочет Ярофей свою волю укрепить, чтобы нашу казацкую
волю стоптать, смять да чтоб воевода содрал с нас же кожу до костей».
Казаки прибежали к избе Сабурова, кричали:
—Не замай, Ярофей, ту казну! В Нерчинск везти не дадим! В драку ударимся,
то помни!..
А жонки голосили:
— Надобно, казаки, караулы строгие нести!
Разошлись казаки затемно, смирно, поверив Сабурову на добром слове. Но
караулы добавили, караульным казакам наказы дали строгие.
Хранили албазинцы и казачий завет. Сделали они головную запись в том, чтоб
им друг за друга, голова за голову стоять по гроб, друг друга не выдавать даже под
пытками. Сделав головную запись, целовали крест клялись и детьми, и жонками,
и добром, и животом. А коль кто не устоит: в измену впадет, или его робость обу-
яет, или, храни бог, на пытках слабодушен станет, то все едино — садить того на
кол без жалости, жонок и детей его из крепости выгнать, а пожитки и иное добро
поделить.
Бродил Ярофей по крепости желтый, худой, потухший. Часто, едва занималась
заря, уходил он тихо из каморы, чтоб не разбудить Степаниду, не замечая того, что
провожали его сокрушенные Степанидины глаза, полные слез. Садился Ярофей на
берег Амура. Утренний ветер колыхал воды, пробегала волна мелкой рябью, тяжело
стонали прибрежные леса. Потом вновь стоял Амур, гладкий, широкий, строгий, как
море. Вот Ярофей отвернулся от реки и долго смотрит на крепость. Она возвышается
темной скалой на пригорке. Смотрит на спящий городок, как будто бы все это ви-
дит в первый раз. Разъедает сердце горькая ржавчина, неотвязчивая, колючая: клянет
себя Ярофей за то, что поверил царю, положился на воеводу и едва не сгубил все
повоеванное, кровью добытое. Слышит осторожный шорох, знает: идет Степанида.
— Ярофеюшка, молю Христа ради, уйди с берега. Не ровен час, сразит непри-
ятельская стрела... Сгинешь зазря...
— Не таков, зазря не сгибну! Потягаюсь с ворогами, поборюсь!.. Так-то, Сте-
панида!..
И поднявшись, круто повертывался и шел широким шагом хозяина по берегу
Амура. Степанида едва успевала за ним.