Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
152
И отец старательно вколачивал в голову Евлашки розовый сказочный мир, а
улица свои краски перед ним размешивала. Евлашка подходил к ведерной крышке,
как бы ее взять незаметно, утаскивал ее на улицу под шумок старших и ломался,
качал пьяно головой, прижимая крышку к груди и перебирая по ней пальцами —
это гармонь у него. Идет Евлашка от ворот своих к воротам соседским и лопочет:
«Ыны-кыргар, ыны-кыргар». Там оглянется, нет ли кого из старших или ровесни-
ков. Вон соседская девка бежит по росстани. Евлашка заломается пуще прежнего
и — раз крышку о землю! раз еще, если осталась цела. Так расшибают парни о
землю радужно-мехую оручую настоящую гармонь. А кто-то уж схватил парнишку
за руку и поволок к родителям.
— Гли-ка, Мотя, что твой ухорез выдумал. Хлоп крышку оземь, вроде пьяный.
И выругался еще как-то.
— Выругался? — играет в сердитость отец. — Скажи-ка, как ты ругался, мо-
лодец?
— Да так вот, — говорит Евлашка.
— У! У! О! О! Ха! Ха! — начинает семья хохотать и удивляться поступку
Евлашкину, и ему хорошо, понимает, стервец, что сейчас он герой...
Глядя на звезды, ворочался Гневышев от воспоминания: «Ишь ты, герой какой
был!» Воспоминание, как теплой волной, пополоскало сердце его, а близкое зарево
передовой на миг августовскими зарницами стало.
Да, вот гармонь-то была потом. Настоящая. С пятнадцати лет он заребятился.
С того началось, что отцов картуз стал надевать, а родители уж приметили. Девкам
платья не справят — eму лабошак, надеваха новая, штаны магазинского шитья. А
сын на большее зарится.
— Гармозу бы, тятя, купил.
— Мать! Гляди, чего Евлаха-то захотел! Да ты же еще молокосос, отберут ее
у тебя на улице.
— А что! У Саньки, у Ваньки...
—Ладно, — соглашается отец, — отмолотимся, отстрадуемся, лишку будет —
в Тулу заказ сделаем. Пусть и батрацкий сын на гармони поиграет. Прямо из Тулы,
новехонькую. Давай сопли утрем богатеньким.
— Давай, тятя!
И ждали гармонь до покрова, до рождества, до масленицы, а тем временем
Евлашка пальцы ломал на чужой гармони, веру в себе искал, к рукам ли придется
тульская двухрядка. Может, будет ходить она по чужим рукам, а над тобой хахань-
ки устраивать будут, как над Минькой Слепышевым смеются. Парни теребят его
гармонь, а он, как теленок, за ними ходит да приговаривает жалобно: «Легонько
сжимай, меха пучутся». Не вышло гармониста из Миньки, растырканную гармонь
зашвырнул на чердак. Так ведь тот петь, плясать был бестолков. У Евлашки толк
был и в пляске и в песне, как не быть толку в игре на гармони. Сперва ему парни по
ладам пальцы растаскивали, скоро и сам стал переставлять кое-как, а вот уж и «под-
горную» натыкал, правда, на одних басах, потому считай, что новый гармонист на
селе появился. Евлашка ждал, ждал свою гармонь, а тем временем плясовую убыст-
ривал на обеих руках. И вот она, новая гармонь, в ящике окованном. Аккуратно до-
ски отец с сыном отбили и из стружек гармонь извлекли, рыжевато-гнедого отлива,
с медными, гладко обкатанными угольниками, с ладами белейшего перламутра, с
мягким опойковым зеленокромым ремнем.
Вволю поиграть на гармони довелось летом. Осенью Евлашка ушел служить
Колчаку.