Упрощенная HTML-версия
РАНЫ
ê
177
— Ну, — говорит мой землячок, — крепко влип. Давай мне сотню откупных и
валяй на все четыре стороны.
Онемелой рукой я ему сотню из кармана вынул. Он деньги взял, скатал их в
пучок и обратно в карман мой сунул.
— Пошутил, — говорит, — над тобой, Евлампий. Ничего мне от тебя не надо.
А позволь у тебя ночевать ночи две, пока на работу не устроился и общежития не
дали.
Взял я его к себе и на работу хорошую пристроил, а у самого на душе мутно. И
вроде смеюсь с ним и разговоры веду, а все думаю — вот человек тот, который сле-
дить за мной приставлен, поди, бумаги строчит уже, и как придет время — раз эти
бумажки куда надо — и пошло дело. Полмесяца по ночам я рисовал, как дело против
меня разворачивается, и чуть не одурел от бессонницы и дум, как из знатных-то стро-
ителей разжалован и прячу глаза от стыдобины. Стыд меня великий терзал, страшно
мне было принять позор. Не вынес я мук, пришел к своему начальству и заявил:
— Увольте меня.
—Ты что придумал?—выпучило на меня глаза строительное начальство. —Та-
кую славу поиметь и «увольте»! На что похоже! Где-то тебе все снова надо начинать.
— Надо мне, — говорю, — дайте справку — и все тут.
— Ну что же, — говорят, — дадим тебе справку, Гневышев. Такую, что залю-
буешься. Что с тобой? Мы тебя хотели в профком, мы подумывали тебя в партию.
— Ладно. Мне самому все это жалко. А давайте.
— Самоубивец, — говорят, — светлый путь покидаешь. Гляди, может, не лад-
но у тебя что, может, с соцпроисхождением что?
Как сказали это, я справки в карман — и на квартиру. В чемодан столкал все
необходимое, а сам скорей на станцию, так скорей, словно за пятами моими следит
кто, руку мою хватает, протянутую в кассу за билетом. Думаю, как ногу на ступень-
ку вагона поднимать стану, меня за плечо притормозят —«погоди-ка, браток». Как я
ждал поезда, как минуты эти долги были! Я стоял на перроне и боялся оглянуться и
шептал про себя: «Будь ты проклята, мельница. Я, рядовой строитель, зарабатывал
за два года столько, что можно три мельницы построить». Раз только поднял глаза,
оглянулся и увидел Митьку Худяева. Привалился он плечом к стене и смотрит в ту
сторону, откуда я поезда жду. Ну, думаю, влопался, и ослаб так, что чемодана де-
ржать не могу. Опустил его, закуриваю, а сам глаз не подниму. А поезд прогрохотал,
поскрежетал и остановился передо мной. И слышу из дверей вагонных моей Нюрки
крик:
— Евлаша! Евлаша! — И детишки кричат:
— Тятька, тятька!
И еще один бабий голос:
—Митя! Митя! Пособляй!
А Митька зубы скалит, то на меня глядя, то на Нюрку, то на свою бабенку. В
каком-то обмороке я поцеловал Нюрку с детишками и едва собрался с вопросом:
— Ты, Нюрка, как сюда? Как тебе довелось разведать?
— А мы от Митрия письмо получили. Приглашает, говорит, тебя Евлаха. Не-
ужели не так? — испугалась моя Нюрка.
А Митька смеется и кричит на весь перрон.
— Так и есть все. Ты, Евлаха, не бойся. Эй, носильщик, давай-ка волоки баулы
к трамваю!
— Эх, черт подери, — поднялся со дна воронки Жуков. — Машина с минами
фырчит. На самом интересном остановился. Ну хоть убежал или остался, скажи?
— Убежал, — сказал Гневышев. — Ничем не дорожил. Колымы боялся.