Упрощенная HTML-версия
Геннадий МАШКИН
ê
234
— Ты с японцами не рассусоливай, — советовал Скулопендра, вытирая пот со
лба рукавом телогрейки. — Чуть чего — бей! Нас не дожидайся.
— Я б бы их…— сказал Лесик и чуть не уронил бабушкин сундук в грязь.
На вокзале я хотел устроить последнее совещание нашего штаба. Но старая
труба из духового оркестра расстроила все мои планы.
Бронзовой улиткой прильнула она к железной ограде вокзала. Ее золотистый,
с легкими вмятинами бок отражал солнце сильнее, чем наш чайник. Люди проходи-
ли мимо, но никому до трубы не было дела. Наверное, поломалась труба во время
марша, и военные выбросили ее.
Мы окружили трубу. Борька оглянулся, поднял ее и надел на себя. Никто не ок-
ликал нас. Значит, труба была ничейная. Борька подул в мундштук, давя на клапаны.
Труба не играла. Ребята побросали чемоданы и стали по очереди надувать щеки. Но
труба только сипела.
— Починим, — сказал Борька, и они пошли назад. Они торопились, чтобы
кто-нибудь не отобрал трубу.
— Ребята! — крикнул я.
Они повернули головы.
— Вот что, Гера, — Борька перебрал клапаны трубы, — если там подвернется
флейта какая-нибудь, пришли. Создадим оркестрик…
— Знаешь, Борька, — ответил я, сдвигая брови, как отец, — я еду не флейты
собирать!
Они посмотрели себе под ноги, потом по сторонам, помахали мне торопливо
и зашагали дальше. Труба колыхалась на прямой Борькиной спине, обтянутой пере-
лицованной шинелью. У нас с Борькой одинаковые шинельки.
Я заплел руку в решетку перронной ограды и так замер. Неужели не видеть
мне больше оврага, где в зарослях паслена скрывался вход в пещеру?..
— Чего рот раскрыл? — Мама схватила меня за плечо и подтолкнула к воро-
там на перрон.
Вокзальный репродуктор с треском пел «Под звездами Балканскими».
Я протиснулся в вагон. Отец бегал взад-вперед, таская узлы. Его кудри из-под
лакированного козырька военной фуражки обмокли и прилипли ко лбу.
Поезд двинулся, и песня стала стихать. Я высунулся из окна, стараясь увидеть
ребят. Но ветер ударил в затылок, и мама закрыла окно от сквозняка.
Я сел на скамейку в угол и нахохлился. Да и вся семья загрустила. У мамы
слезы лились, точно масло из дырявой масленки. Бабушка перекрестилась, когда
мы проехали последний дом на краю Хабаровска.
— Ох, и зачем ты пожег иконы, Василь! — сказала она. — Ляксей мой и тот
иконы не трогал.
Отец облизывал языком цигарку и сплевывал табачины. Он лишь поморщился
от бабушкиных слов.
Один Юрик суетился и смеялся. Он сел на столик и прилип носом к стеклу.
Мимо проносились бурые луга с гусями, красные дома, голые перелески, а дальше
проплывали под солнцем широкоплечие сопки, пятнистые от снега. Поезд догнал
тележку, которую волокла корова. Буренку подстегивала длинным прутом девочка в
рваной телогрейке. Девочка пыталась угнаться за поездом. Но буренка только отма-
хивалась хвостом от прута. Тогда девочка показала нам розовый острый язык.
Юрик запрокинул голову от смеха. Но смех перешел в кашель. У брата поси-
нел висок, и лицо сморщилось, как у старичка.
Мама и бабушка захлопотали вокруг него. Они уложили Юрика в большую
нашу корзину на бельё. Отец сбегал к бачку, набрал в грелку горячей воды и поло-
жил Юрику в ноги.