Упрощенная HTML-версия
СИНЕЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПАРОХОД
ê
239
Мы с дружком автоматы на плечо и стали обдумывать насчет сакэ. Рядом с портом
домишки налеплены, и выскакивают оттуда японец с японкой. Кланяются и лопо-
чут что-то. Мы им про сакэ, а они в ответ: «Самурай, самурай…» Японец показы-
вает на порт, она — в воздух руками: «Па-ф-ф! Бо-ф-ф!» Мы соображаем — дело
нешуточное. Порт взорвать самураи замыслили, что ли? За автоматы—ведите! Они
нас к складу громадному подводят. Перед дверью губы у обоих затряслись — слова
сказать не могут. Ну, мы их оставили, сами — в склад. А там кули рогожные с вяле-
ной селедкой штабелями, чуть не до потолка. Дружок верткий у меня, вскарабкался
на штабель и поверху дует. А я понизу бегу. В полутьме прохода поперечного не за-
метил. Самурай и выскочил на меня оттуда кошкой. Я левой рукой успел прикрыть-
ся — двух пальцев как не бывало. Острый кинжал — боли я не услышал. Второй бы
удар верный был, да дружок сверху на самурая свалился и автоматом приглушил.
Семен оглядел свою левую ладонь, точно читал по ней. Цигарка, зажатая меж-
ду большим и указательным пальцами, дымила. Семен вскинул голову. Зашевели-
лись усы.
— Над машинкой взрывной сидел наш самурай. Ждал, когда в порту все де-
сантные катера соберутся… Если бы не те японец с японкой, было бы трауру. А так
двумя пальцами отделались. Потом приходили ко мне в госпиталь те японцы, цветы
и сакэ приносили…
— Сакэ и с тремя пальцами мимо не пролетит, — встрял отец, подмигивая.
Соседи разулыбались и загалдели.
— Памятник надо поставить твоим пальцам! — воскликнул дядька, которого
называли Рыбиным. Он не курил. Сверху было хорошо заметно, что челюсть у него
шире лба.
Где я видел раньше этого Рыбина? И слышал тонкий, горловой, как у нашей
мамы, голос. Где? Что-то мерещится, а вспомнить — никак.
— Один нам нужен памятник для всех — мирная жизнь, — сказал Семен, за-
тянулся и выпустил волнистое кольцо дыма. — Ух и табак — благость!.. Лишь бы
мир да такой табачок был. Верно, Василий?
—Пусть только пикнут еще, —пробормотал отец и взглянул исподлобья куда-
то поверх соседей, — и немцы и их союзнички…
— Говорят, на Южном Сахалине с табачком туговато? — спросил Рыбин, от-
дувая дым от себя.
— Табак, он везде сейчас дороже хлеба, — ответил Семен и выпустил новое
кольцо.
— Посадим и табачок, живы будем, — сказала бабушка. — Семян я взяла.
Турецкий табак у нас.
— Ну, это когда еще новый вырастет, — заметил Рыбин, отмахиваясь от дыма
руками.
— Да тебе-то чего? — с сильным хмыком ответил отец. — Не куришь ведь.
— Сочувствующий я курякам, — ответил Рыбин и засмеялся вдруг басом.
Я перевернулся на другой бок и достал из своей сумки альбом. Меня поташни-
вало, и я решил отвлечься. Слушать пустые разговоры не хотелось. Нет чтобы все
время рассказывать друг другу о войне, как ходили в атаки, лазили за «языками»,
подбивали танки… Ну вот — Семен заговорил о своей жене.
—… Вернулся я в Иркутск, а Марья моя за другого вышла… Пил три месяца,
потом пошел в райком. Так и так, говорю, понравился Южный Сахалин, а потому
как одинокий стал, направьте туда. Найду себе там японку…
Волны шарахнулись в борт, как стадо коров в тесном проулке. И вдруг нас
потащило вниз, потом вытолкнуло вверх. И начались качели. Мама вытянулась на