Упрощенная HTML-версия
Геннадий МАШКИН
ê
258
ка увидела. Она схватилась за голову и раскрыла рот. Быстро-быстро крестясь, она
подошла к Юрику и отняла у него шкатулку.
— Господи помилуй, Василий! — выговорила бабушка. —Это ж, сдается мне,
покойника ихнего пепел!
— Красивая шкатулка, — ответил весело отец.
— Надо выбросить вместе с пеплом, — предложил я.
— Вам бы с отцом на собак брехать, — ответила бабушка, прижала к животу
шкатулку и спустилась к японцам.
Бабушка пробыла там полчаса. Она вышла от японца вместе с Ивао. Шкатулку
бабушка держала под платком. Ивао взял лопату, и они пошли к храму. Вернулись
они через час уже без шкатулки.
С этой поры бабушка стала запросто ходить в гости к японцам на нижний
этаж. И каждый раз несла вниз гостинец — добрую жменю табаку. О чем она могла
говорить с полоумным старичком? Может быть, о врачевании? Вообще-то бабуш-
ка тоже вылечила немало людей на своем веку от простуды, от рожи и чирья. Она
лечила травами и заговорами. Интересно, полоумие она сможет вылечить или нет?
Наверное, нет. Туберкулез она точно не лечит…
Я беспрерывно думал о Сумико. Она мне снилась по ночам. Будто она тонет,
а я медлю прыгать в воду. Я считаю, что у меня отнимается в воде рука, как у отца.
Будто у меня такое же ранение, блуждающий осколок…
Вдруг я вспомнил, что обещал отдарить их своей картиной. И я решил нари-
совать для Сумико море и далекий Птичий остров. Пошел с утра к подбитой Киму-
риной барже со своим альбомом. Еще надеялся я, что встречу там Ивао и Сумико.
Буду рисовать, а они придут.
В барже все оказалось на месте. Шлюпка чуть-чуть покачивалась на легкой
волне. Я взял «бога счастья» с фанерки и поднес его к свету. Он ухмыльнулся мне,
как старому знакомому. Я прошел к краю площадки. И тут вдруг заметил шевеля-
щуюся студенистую водоросль в воде под ногами. Но водоросль подплывала. И я
заметил розовые присоски, похожие на пуговички… Это был осьминог. Он пере-
ливался всеми красками, как мыльный пузырь, и гипнотизировал меня огромными
жуткими глазами. Одно его щупальце дотянулось до края площадки в воде и стало
ощупывать доску. Мои плечи сами собой передернулись. Я повернулся и побежал к
носу. Даже не стукнулся в темноте о трап.
В этот день мне расхотелось рисовать с баржи. Да и отсюда почти не виден был
Птичий остров. Я решил подняться на сопку и осмотреть море и островок оттуда.
После обеда я пошел штурмовать сопку над городком. Без продыху карабкался
по кустам, пока не упал в заросли кислицы на плоской вершине. Ветерок с моря
высушил мои мокрые волосы. Я отдышался и сел лицом к морю.
Под моими ногами жирно блестела крыша храма. Чуть ниже отсвечивали на
солнце крыши нашего дома, рыбинского и соседних. Крыши городка напоминали
щит, пересеченный крестом — главной улицей с переулками. Волнолом изогнулся
в сторону моря, словно лук.
Надо мной проносились стрижи и синицы. На руку свалилась божья коровка.
Я ее сшиб щелчком. Потом раскрыл альбом, погладил бархатную корочку.
Я начал подмалевывать синим карандашом. Но море было многоцветное, в
лилово-зеленых пятнах, да еще в мелких серебряных чешуйках. Это только для
Юрика легко было нарисовать «синее моле и белый палоход». Я задумался и не
заметил, как покрыл весь лист синим. Тогда я пересек его зелеными косыми пучка-
ми. Получилось море на глубине. Вот колышутся ленты водорослей. А вот плывет,
маскируясь под море, клювастый осьминог. Рыбешки от него врассыпную. Но одна,
золотая, осталась в петле его щупальца.