Упрощенная HTML-версия
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
ê
341
тверждал, что выводила женщина Катю в спешке и собирала за секунду. С этими
расспросами девочку пока не трогали. Гале пришлось ехать в райцентр и срочно по-
купать спасение от холодов — теплую куртку, сапоги, две шерстяные кофты, рейтузы.
Шерсть велась своя, от своих овец, но мукой смертной было чесать ее, прясть; при-
шлось искать охотницу для такой работы. Не охотницу, а невольницу, которая от бед-
ности бралась за любое дело. Очень не хотелось трогать Катины деньги, поначалу так
и решили: не трогать; но без них бы не поднять эту справу — половину истратили.
Стоял уже сентябрь, доспевали последние урожаи в огороде и тайге. Дни сто-
яли сияющие, перекатливые от утренников с инеем до летнего зноя, небо распахи-
валось все шире, и, казалось, все глубже оседала земля. В Сенином огороде белела
только капуста. Выкопали картошку; счет ведрам, в которые набирали картошку и
высыпали на землю для сушки, вела Катя и громко объявляла его, ни разу не сбив-
шись. И копать ей нравилось; земля была мягкая, унавоженная, погода сухая, уро-
жай хороший. «Поросята какие!» нахваливала Галя, поднимая из земли огромные
клубни, белые и чистые, выставляя их напоказ. «Поросенок какой!» — подхватыва-
ла Катя и бежала похвалиться, какой экземпляр она отыскала. Здесь же, в огороде,
ходили курицы, для которых был снят наконец существовавший все лето запрет и
думать забыть про огород, здесь же грелся на солнце Байкал. Когда ему надоедало
лежать, Байкал подходил к Кате и тыкал ее носом в бок. «Байкал, — отбивалась
она, — не мешай». Он смотрел на нее внимательно, скосив голову, точно любуясь.
— Откопались в леготочку! — удивлялась Галя. — Ой, так боялась я копки и
не заметила, как управились. А без тебя, — приобнимала она Катю, —мы бы сколь-
ко провозились... — А про себя добавляла: «Мы бы сколько нервов друг дружке
извели!»
Катя загорела и вытянулась. Или уж казалось, что вытянулась, потому что при-
выкли к ней и видели в ней то, что хотели видеть. Но живей она стала — точно.
Но все еще странной, неожиданно срывающейся и так же неожиданно затухающей
живостью. Прыгает со скакалкой в ограде, что-то замеряет, расчерчивает куском
кирпича и вдруг застынет, не успев присесть, лицо сделается обмершим, взгляд
куда-то утянется. Не дай Бог окликнуть ее в эту минуту — испугается. Сеня не раз
с болью наблюдал ее такую: стоит, а что стоит, что опять с нею, стоящей пусто, и
что слетело куда-то от неожиданного всполоха в памяти или душе — поди пойми.
И всегда в таких случаях что-то острое, знобящее перекатывалось в его груди, пугая
предчувствиями.
— Сеня! — тревожно говорила Галя перед сном; они теперь обычно засыпали
под думы и разговоры о Кате. — Мы с ней по-простому, а она как стеклянная. Не
разбить бы.
Для деревни было сказано, что она внучатая Сенина племянница, родствен-
ников его никто не знал. Для деревни было сказано, а говорить Кате, за кого они ее
пригревают, не решались. А она бы и не поняла ничего. Сколько катало ее по недоб-
рым людям — не узнать, но пришлась эта злая доля на самые чувствительные годы,
и теперь сердчишко ее, должно быть, ломается от тепла, как лед по весне... «А уж
осень, осень...» — боялся додумать Сеня.
С лета он собирался в тайгу за орехом, который тоже нынче уродился, но не
пошел. Показалось ненужным. Никуда из деревни уходить не хотелось, а Гале он
объяснял, что это от старости. Засыпая, думал: «Скорей бы новый день, чтобы ви-
деть вокруг себя далеко». Стены сжимали его, воздух казался отжатым. Просыпался
он быстро, с радостью и сразу вскакивал на ноги, первым шел ставить чайник. За
завтраком, когда сидели все вместе, продолжал свои фантазии:
—Выхожу ночью на улицу, а ночь зве-ездная, ядреная. И слышу опять: шу-шу,
шу-шу...