Упрощенная HTML-версия
Альберт ГУРУЛЁВ
ê
366
НОЧНЫЕ КОСТРЫ
Вот и прогорел закат. Только на западе у горизонта небо да края облаков чуть
тлеют, словно остывающие угли далекого костра. Утки еще летят, но стрелять по
ним уже не стоит: и не выцелишь хорошо, а собьешь какую случайным выстре-
лом — вряд ли найдешь в набухшей темнотой траве.
И прошел азарт охоты.
В той стороне, откуда завтра взойдет солнце, темень плотная, тяжелая. И из
этой тяжелой плотности нет-нет, да и вырываются утиные табунки. Словно спаса-
ясь от неведомого, торопливо падают в заросшие травой мелководья. Упадут — и
нет их. Увидишь, как мелькнут над водой быстрые тени, услышишь посвист крыль-
ев, а затем слабый всплеск воды. И нет их. И тишина. Все поглотила сырая темень.
По времени судить — так рано совсем, а вот ночь уже. И до рассвета далеко-
далеко. Каких-нибудь две недели назад в этот час было тепло и солнечно, а сегод-
ня… Тяжелая темень, бесприютный ветер, стылая сырость.
И надвинувшаяся ночь тяготит, заставляет беспричинно тревожиться, прислу-
шиваться. К темноте, к самому себе. Чувствуешь осенний холод. Одиночество. И
трудно объяснить это состояние ночного одиночества, безотчетной тревоги. Будто
пришло оно нерастраченным из дальних далей от тех свирепых и беззащитных пе-
щерных волосатиков, бережно передаваемое от отца к сыну, от отца к сыну. «Авра-
ам родил Исаака, Исаак родил Иакова». И так до наших дней.
И даже убитые утки сейчас не так радуют. Они уже не тревожат душу, не будят
счастливый азарт. Эти утки — просто намокшая мертвая птица.
Сегодня я стрелял совсем близко от табора, и мне нужно только обогнуть уз-
кий залив, пройти по-над берегом сквозь мокрые кусты — и вот наш стан. Сейчас
табор выглядит запустело, словно люди покинули его давным-давно: бесформенные
в темноте спальники, подернутые влагой дрова, холодный, прибитый к земле пепел
кострища. К деревянному обрубышу притулился заледенелый и мятый котелок.
Под спальником у нас припрятан небольшой запас бересты и сухого хвороста.
Скрученная трубкой молочная береста загорается от первой спички. Огонь захваты-
вает ломкий хворост, лижет толстые обрубыши. Дым идет густой, едучий, но посте-
пенно светлеет, и огонь прорывается наверх. У костра — светло как днем, огонь вы-
светил ближние сосенки, а дальше, за сосенками, темнота стала плотней, весомей.
Но внутри светлого круга хорошо: тепло и даже немного празднично. Языки
пламени пляшут магический древний танец: в бесконечном повторении и бесконеч-
ной неповторимости перемежаются, сплетаются, опадают и взлетают золотые, бе-
лые языки пламени. И не знаешь, зачем смотришь на это колдовство. И не смотреть
невозможно.
С рождением костра табор ожил. И все теперь: и спальники, и дрова, и сосен-
ки, и взбулькивающая под берегом вода, и ветер, и шорох усохших трав — воспри-
нимается по-другому. И главное — у костра нет уже того одиночества.
Кое-где на берегах моря зажглись костры. Но они редки, эти костры, два-три
на весь окоем. И далеки: крошечные желтые мотыльки.
Сегодня вечер впервые осенний, и, видно, потому одного костра для души
мало, и хочется, чтобы у огня сидели еще люди. Ведь это очень хорошо — сидеть у
огня среди людей и быть одним из многих.
Но скоро приплывет Валентин. Он появится со стороны скрытого сейчас тем-
нотой маленького острова. Вначале услышу тихие всплески весел, потом на воде
загустеет темное пятно и появится наша лодка.
И верно, за шорохом трав, за накатом волны угадываются всплески воды под вес-
лами. И темное пятно — вот оно. И вот уже Валентин вытаскивает лодку на берег.