Упрощенная HTML-версия
Альберт ГУРУЛЁВ
ê
374
— Вот моей Найде было бы здесь сколько радости. И хоть разорвись: за всеми
враз гнаться нужно, всех успеть облаять.
А день уже разгулялся вовсю. Утренний ветер рябил живую воду у берегов,
лед на море отливал синеющей белизной, и дальний берег проступал ясно, как на
новой линогравюре. Белела покрытая инеем наша резиновая лодка, похудевшая за
ночь от мороза, и лед, по которому нам сегодня идти, не казался страшным. Мир
был полон добра, спокойствия и надежности.
На табор мы шли медленно, словно боясь расплескать в себе радость бытия, и
были довольные, что не стреляли птицам вдогонку и не несем сейчас в руках мер-
твых птиц.
На таборе все по-прежнему. Мне кажется, что даже Найда лежит в том же по-
ложении, в каком мы ее оставили.
— Найда, а вот и мы пришли, — сказал Валентин, как мне показалось, чуть
веселее нужного. — Видишь, пришли.
Но Найда даже голову не повернула, лишь по-старушечьи, подслеповато, мор-
гала глазами.
— Найда…— Валентин встал против собачьего носа. — Ты что?
Найда печально повернула голову в другую сторону и рассматривала в густых
сосняках что-то видимое только ей и понятное только ей.
Валентин опустился на колени и, виновато вздыхая, стал развязывать рюкзак.
Найда недоверчиво зашевелилась, высвободила из мешка передние лапы в белых
чулках. Почувствовав свободу, но еще не уверенная в ней, Найда делает несколько
робких шагов, и вдруг ее охватывает буйная радость, радость свободы. И она уже
все простила Валентину: друзья умеют прощать.
В такое замечательное утро нет в сердце места обиде.
ИДУТ ДОЖДИ
За двое суток мир промок насквозь. В оплывающее водой окошко видно, как
разбухшие тучи низко и тяжело тащатся над хребтами, и вершины лиственниц вспа-
рывают им животы. На острых вершинах остаются серые клочья.
И нет сейчас для нас большей благодати, чем после этих двух дней осенней бо-
лотной мокрети оказаться, наконец-то, под крышей, в сухом углу, в сухой рубахе.
Мы только что стянули с себя осклизлые сапоги, содрали липнущие к стылому
телу мокрые телогрейки и штаны, забились на сухие нары. Какая все-таки это бла-
годать — теплые сухие нары, теплая печная труба, сухой табак. Нас на улицу теперь
не выманишь: слишком мы намокли за двое суток таежного ненастья.
И душа еще не обогрелась, не обсохла. И тем ярче вспоминаются недавние
часы.
Всего час назад мы сидели у огня и даже не пытались спрятаться от падающей
с неба воды. Костер чадил, пытался погаснуть и не давал тепла. От воды некуда
было спрятаться, она была всюду. Проклинали дождь и свою невезучесть. Мы ведь
не собирались мокнуть вот так под дождем и не думали долго оставаться в тайге.
Дума была проста: набрать черники, переночевать в знакомом зимовье одну ночь и
вернуться домой. До черничных мест не близко: вначале на машине, а потом пару
часов хода. Но на тропе нас прихватил дождь. Мы пытались переждать его под мох-
натыми елками, но перед сумерками снова встали на тропу: дождь, похоже, было не
переждать, и лучше тогда ночевать в зимовье, где можно обсушиться. Промокнув
до костей, пришли на знакомую лесную прогалину, но зимовья там не было. Кто-то