Упрощенная HTML-версия
СТАНЦИЯ ТАЙШЕТ
ê
45
— Надо спать, — говорит Витька, но не двигается.
— Я говорю, Пашка какой способный. Слышь, студент, сколько прошло?
В купе едут два сержанта и один рядовой. Они везут с собой звонкое слово
«дембель». Они возвращаются домой.
Я еду с ними шестые сутки. Я пил с ними водку, я говорил с ними о любви. Мы
обожжены одним закатом.
— Прошло четыре часа двадцать минут, — говорю я.
— Видал! — говорит Сема с восхищением. — Профессор. Павел-то!
Они служили в одном взводе. Но Сема не знал, что Пашка может говорить
четыре часа подряд.
Пашка Белокопытов стоит в тамбуре с девчонкой по имени Валя. Он стоит с
ней пятый час. Она вошла в вагон, когда исчезло солнце и вспыхнул на западе этот
красный, нестерпимо красный закат. Тогда Пашка остановил его в коридоре.
— Пятый час травит, — говорит Сема завистливо.
— Бесполезно, — говорит Витька и тянет с каменных плеч гимнастерку.
Пашка едет к Семе в деревню. Об этом они договорились давно. Семнадцать
месяцев назад, осенью, на марше. Сема сказал тогда: «Как в Сочи. В баню тебя сво-
жу, наденем белые рубахи. Как в Сочи». Они обдумали все там, на марше. Витька
шел тогда впереди, и он спросил: «У тебя, случаем, нет третьей белой рубахи?» —
«У меня их как раз три», — ответил Сема. «Не ври, — сказал Витька, — ни черта у
тебя нету! Ни одной!... И не нойте здесь под ухом!» И сентябрьская дорога жирно
зачавкала под сапогами, грязные, как дорога, облака тащились над самой головой.
И серая Витькина спина качалась перед глазами. Впереди неожиданно запевала за-
кричал песню. И эту песню взвод поволок по грязной сентябрьской дороге. Тогда
они поссорились.
Теперь ночь липнет к окну, и дикие зеленоглазые полустанки отскакивают с
нашего пути. Витька заедет к Семе. И наденет белую рубаху. Сема написал матери,
чтобы запасла. Три белые рубахи.
— Белоснежные, — говорит Сема, — с запонками — по всей форме.
Неожиданно, как пожар, возникла на нашем пути станция Тайшет. Ночь от-
прянула от окна и остановилась над тополями.
На перроне мы увидели Пашку. Девчонку он держал за руки, будто на афише.
У ног их валялись чемоданы. Пашка что-то говорил. Она слушала и вытягивала
шею испуганно и беспомощно, как птенец, выпавший из гнезда. Потом Пашка пе-
рестал говорить и взял ее за плечи. Мимо бежали, запинаясь за чемоданы.
— Витя, ты посмотри, сейчас Пашка целоваться будет, — сказал Сема.
— Бесполезно, — сказал Витька и лег на нижнюю полку.
А Пашка не целовался, Пашка застыл, как на афише. Тогда мы открыли окно,
и Сема крикнул:
— Давай! Целуй — не успеешь! — Пашка махнул рукой и отвернулся от ваго-
на. Девчонки Вали из-за его спины не стало видно вовсе.
— Дава-ай! — закричали из других окон. Там ехали солдаты. — Помочь тебе,
что ли?
Пашка нагнулся, и мы увидели ее голову — подснежник на выгоревшей поляне.
— Ура-а-а! — заревели солдаты.
Пашка поднял чемодан, усадил на него девчонку и бросился к вагону.
Девчонка Валя сидела на чемодане. Она ждала. Ждали мы. И ночь, застывшая
над тополями, ждала, что будет дальше.
Пашка вбежал и, растопырив руки, заметался по купе. Он искал чемодан.
— Ты что, Павел? — сказал Сема и положил на чемодан руку.
— Все! Приехал я, ребята!— сказал Пашка и засмеялся, и вырвал чемодан.