Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
486
При мысли о великом вожде, самом мудром человеке на земле, сердце у Се-
режки взволнованно забилось — на него вся надежда, он все знает, все может. Бой-
цы за него жизни кладут, и Сережка бы свою не пожалел, отдал бы с радостью —
пусть прикажет. Сталина Сережка любил и уважал, как отца, а может, и больше. Его
внимательный, чуть прищуренный взгляд постоянно чувствовал Сережка на себе,
и взгляд этот давал ему, как и всему народу, смелость и силу, и терпение. И, конеч-
но, веру в победу. Без веры никак: много у народа врагов, даже в Ждановке был
один. Откуда они только берутся? Прикидывался хорошим трактористом, а сам в
позапрошлом году на весеннем севе запорол двигатель. Кольца и поршни, говорит,
старые и потертые, а он не виноватый. Забрали его куда следует, а жену из колхоза
исключили, подхватила ребятишек и уехала... Товарищ Сталин разобьет и уничто-
жит всех врагов. Вслух высказать свои чувства Сережка постеснялся.
—К весне, пожалуй, не отвоюемся, — сказал он солидно, — сеять сами будем,
а урожай пусть батя убирает.
И улыбнулся счастливо, увидев, как наяву, идущий по золотому полю отцовс-
кий трактор с прицепленным к нему комбайном.
Хозяин внимательно слушал Сережку и, кажется, понимал все его невысказан-
ные мысли.
— Так. Гм... В городе-то что говорят?
Что говорили в городе, Сережка не знал, он и городских людей-то почти не ви-
дел. Все новости сообщал им репродуктор, установленный на столбе возле барака,
а лейтенант Вахрамеев разъяснял иногда военные сводки штатским бабам, приспо-
сабливая важные новости на пользу конкретному делу разгрузки барж, разоблачал
глупую политику Гитлера:
—Он думал, что мы разбежимся, как только увидим их танки. Такая доктрина
у фашистов была: ударим хорошенько — и Советский Союз развалится, русский
против татарина пойдет, тот — на казаха...
Намек был всем понятен: тетка Параскева обозвала однажды стариков Искан-
дярова и Акпергенова узкоглазыми баранами за то, что они подолгу мылись в бане
и задерживали баб.
Еще не совсем старики, Искандяров и Акпергенов, татарин и казах, неразлуч-
ные и на барже, и на берегу, согласно кивали головами: думал дурной фюрер так,
правильно говорит начальник лейтенант, но ни хрена у фашистов не выйдет — тоже
правильно. На Параскеву они нисколько не обижались.
Высокая, худая, как жердь, Параскева, мгновенно воспалясь гневом, ругалась
на чем свет стоит:
—А... не хотел?! — и, выбросив воображаемому бесноватому фюреру под нос
реальный, жесткий, как сучок, кукиш, требовала: — Так, лейтенант, крой дальше!
Мать их...
Бабы вообще-то почти не матерились и попервости пытались одернуть и мужи-
коватую Параскеву, потом махнули рукой. Эта речь Параскевы воспринималась, как
просьба о прощении за «баранов» и обещание, что такое больше не повторится.
Еще лейтенант говорил тогда о неразрывной, крепкой, как цепь, дружбе всех
советских народов и призывал дать врагу по мозгам ударной работой на разгрузке
смертельно необходимого для фронта леса.
Сережка усвоил, конечно, всю эту политграмоту назубок, но повторить ее пе-
ред незнакомыми людьми не решился. В то же время он чувствовал, что в их глазах
он не просто парнишка из Ждановки, а представитель армии труда, который побы-
вал ближе к месту смертельной схватки и потому умудрен особым знанием.
— В общем, — Сережка поднял кулак с зажатой в нем фуражкой, — будут
знать, как к нам соваться, запомнят фрицы на всю жизнь!