Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
488
ха изумленно воззрилась на Сережку, как на чудотворца, перед тем она не замечала
его. Сережка видел: они испугались, словно бы давно ожидаемая в доме беда — вот,
пришла!
— Что это? — тоже переходя на шепот, спросил Иван Матвеевич и, наконец,
оторвал взгляд от стола, исподлобья недоверчиво посмотрел Сережке в глаза.
— Открыть...— совсем тихо, одними губами, распорядился Сережка.
В банке, остро пахнущей пряностями — лавровым листом, перцем и мари-
надом, было восемь ломтиков — шесть в ряд и по одному сверху и снизу — ровно
столько, сколько было в доме людей, как будто чья-то добрая рука заранее знала про
этот случай.
Иван Матвеевич слизнул с ножа темно–коричневый рассол, изумленно пос-
мотрел на окружающих, только теперь, похоже, поверил, что ему не блазнится, не-
ожиданная улыбка озарила его лицо.
— Мать, — сказал он громко в сторону печи, — слазь скорей — тут селедка!
Помоги, Катерина.
И сам немедленно пошел вслед за дочерью.
— Селедка...— слабый голос был полон горечи и укоризны и непоколебимой
убежденности в том, что ее лишь манят к столу, а ни о какой селедке речи быть не
может
— Право слово! Давай руки.
Но уже распространились по избе запахи, и были они красноречивее всяких
уговоров.
— Ва-ся!? — у Сережки мурашки по спине побежали от этого ее вскрика,
столько в нем выплеснулось печали, надежды и радости. — Ва-сень-ка приехал?!
Простоволосая старуха с вздрагивающей от слабости головой спустила с печи
неимоверно худые ноги. Сережке стало не по себе: две старухи в доме, а где мать
ребятишек? И кто тот Вася, за которого его принимает умирающая?
— Постой! — Иван Матвеевич едва успел подхватить падающую с печи боль-
ную, поставил на пол. — Чуни–то надень.
Она как была босиком, так и устремилась к столу и к Сережке. В глазах ее,
казалось бы, уставших от жизни и потухших навсегда, зажглись безумные огни, она
не понимала, зачем ее задерживают, зачем надевают на ноги старые с обрезанными
голенищами валенки и заталкивают руки в рукава кофты.
— Сережка это, Узлов, — негромко, внушающе сказал Иван Матвеевич, —
рыбой нас угостил. Иди поешь.
За столом, когда ее посадили рядом с Сережкой, она разглядела его и опамято-
валась, зажав ладони коленями, стала покорно ждать, как с ней распорядятся даль-
ше. Голова ее на тонкой синюшной шее медленно колыхалась из стороны в сторону,
как осиновый лист на слабом ветру.
Катя поставила перед ней жестяную тарелку, положила на нее ломтик хлеба,
начала очищать картофелину.
Иван Матвеевич стоя раздавал рыбу — подцеплял ложкой, придерживая боль-
шим пальцем, осторожно вынимал из банки и, внимательно следя за тем, чтобы кап-
ля драгоценного рассола не упала на стол и не пропала зря, переносил на тарелку.
Первый ломтик, из середины банки, положил Сережке, второй — больной:
— Ешь, Семеновна.
Когда Иван Матвеевич занес руку над банкой в третий раз, по его посветлев-
шему от радости лицу пробежала тень. Рука повисла в воздухе. Он посмотрел на
Сережку озадаченно, будто забыл враз, кто это и откуда взялся, медленно повел
головой, осмотрел тем же недоумевающим взглядом застолье — старух и детей,
ждущих, что будет дальше, снова обратился лицом к гостю:
— У тебя дома–то кто?