Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
490
Потом ее отец погасил лампу, стало темно, но сон почему-то улетучился, и Сережка
слышал некоторое время, как шуршало в той стороне, где была девушка, а затем
стихло.
Утром он пробудился последним, после того, как поднялись Иван Матвеевич,
старуха и Катя. Он хотел одеться и незаметно улизнуть, чтобы не дожидаться за-
втрака, но старуха увидела, что он зашевелился, остановила:
— Погоди–ка, — сказала, — ноги забинтую.
Она зажгла лампу, принесла и поставила на табурет напротив. При свете Се-
режка с удивлением обнаружил, что ноги ниже колен у него чистые, протертые,
видимо, влажной тряпкой, а потертые места и цыпки чем–то смазаны. Кожа на но-
гах помягчела и стала не такой болезненной, как была с вечера. Крепко же Сережка
спал, если не почувствовал, как старуха лечила его!
Она забинтовала ему обе ноги белыми лоскутами, подала носки, чистые, сухие
и заштопанные; принесла ботинки, тоже чистые и просушенные, вытащила из них
ветошь, которой она набила ботинки с вечера, чтобы при сушке они не скукожились:
— Налезут? Да не так, кулема! — командовала она Сережкой ласково, но ре-
шительно, как собственным внуком. — Вот эдак.
Помогла ему обуться так, чтобы тряпицы на ногах при ходьбе не сбились. На-
рочито грубоватым обращением она прикрывала свою жалость и озабоченность
бедственным Сережкиным положением; душа его, которая исподволь, незаметно
для него самого ожесточилась невзгодами последних дней, отмякла и отзывалась
щемяще и сладко на малейшее проявление доброго чувства. Казалось ему: он —
дома; хотелось смеяться и плакать. Но, как и она, Сережка был с виду деловит и
озабочен, собирался в путь обстоятельно и надежно.
Его заставили поесть на дорогу; опять была картошка, чай, заваренный чагой,
березовым грибом, а к чаю — пареная репа, вместо пирогов.
Оставшуюся селедку ему завернули в обложку от старой ученической тетради,
и сахар — все шесть кусочков — в отдельный лоскуток бумажки, видимо, из той же
тетради. Он начал протестовать, но Иван Матвеевич цыкнул на него:
— Того! Давай без этого.
Вышло смешно. Катя засмеялась, и в первый раз за все время Сережке показа-
лось, что в хмари, темной тучей стоявшей в доме, появился просвет. Будто свежий
воздух проник в тревожную духоту застоявшейся беды, дышать стало легче.
Иван Матвеевич попрощался и ушел, бабушка занялась во дворе скотиной,
Катя одевалась, чтобы идти на работу и заодно проводить Сережку, а он не мог
просто так уйти. Он чувствовал на себе взгляд с печи и терзался внезапно возник-
шим в нем пониманием того, что от него, может быть, зависит: жить или умереть
старой женщине. Вечером она соблазнилась соленой рыбой и поела, а когда у че-
ловека появляется аппетит, то — кто ж этого не знает? — он может справиться с
хворью. Сережка отошел к тому углу стола, который не могла видеть больная, раз-
вернул свой похудевший сверток и отделил из него одну селедочную дольку. И са-
хар ополовинил сперва, а потом, глянув украдкой в сторону Кати, выложил на стол
четвертый кусочек. Они с матерью обойдутся без сладкого. Быстро завернул остат-
ки, на ходу спрятал под ватник.
Девушка догнала его у калитки, заглянула сбоку в лицо:
— Ты чего помчался?
Она почему–то сильно встревожилась.
— Так, — буркнул Сережка, пряча улыбку. Он подумал, что если Бог есть, то
дома должно быть все хорошо.