Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
492
Оборванные ветром листья таились под тонким и рыхлым пока еще слоем снега и
заявляли о себе лишь негромким шуршанием под ногой.
Сразу за березняком шло ждановское поле, вспаханное под зиму, снег укрыл
на нем борозды, и оно казалось аккуратно причесанным гигантским гребнем. Се-
режка почувствовал себя дома. Вон и нераспаханная полоса у края леса — любимое
место отца. Весной, когда отец пахал, Сережка приносил сюда обед, отец оставлял
трактор поодаль, приговаривая ему, как живому:
—Извини, друг, там другие запахи, — и, сбросив кепку на сиденье, шел к сво-
ей поляне неторопливым хозяйским шагом.
Сережка отдавал ему корзинку с провизией, семенил рядом, поглядывая на
отца с затаенной гордостью и желанием поскорее вырасти таким же большим и
сильным, чтобы так же уверенно шагать по своей пахоте.
А пока Сережка возвращался домой после трудной работы в городе; возвращал-
ся той единственной дорогой, по которой вслед за ним должен прийти с войны отец.
Дул ветерок, в степи редко воздух бывает спокойным, поземка начала переме-
тать путь.
Чем ближе подходил к своей Ждановке Сережка, тем сильнее билось у него
сердце. Всматривался в знакомые очертания околицы, в крыши домов и тревожился
все больше и больше: ни дымка над трубами, ни звука — дверь ни одна не скрипнет,
не слышно ни голоса человеческого, ни собачьего лая. Деревня словно вымерла.
Помимо коровника со свинарником да тракторного двора, одна улица в Жда-
новке; избы стоят молчаливо по обе стороны проселка, ставни на многих окнах
закрыты — берегут тепло, но Сережке кажется: смотреть на него не хотят, не ждут,
а может, и ждать некому.
Вот и четвертый дом от края. Ноги у него ослабели вдруг, задрожало веко, но
разглядел на снегу три цепочки следов: две со двора и одна обратно. Большие сле-
ды — мать на ферму ушла, маленькие — к колодезному журавлю и назад — Нюра
воды на коромысле принесла: у калитки выплеснулось с обоих ведер...
Дома все было по-прежнему. Незыблемо стояла печь посреди избы, разделяя
ее на две половины, из подпечья торчали сковородник, ухват, деревянная лопата,
которой сажают в печь хлеб, когда есть что сажать, в углу — кочерга и полынный
веник; привычно пахло вареными картофельными очистками, которыми подкарм-
ливали корову и кур.
Нюрка бросилась брату на шею и быстро, как ласковый щенок, обцеловала–
облизала ему все лицо. Мишук, посапывая, вылез из-под стола — что-то прикола-
чивал там, — но к брату не подошел, смотрел исподлобья, заложив руки за спину.
Сережка сам подступил к нему, тоже набычил голову, нагнулся и легонько боднул.
— А мамка на лаботе, — сказал на это серьезный брат.
— Ну?! — Сережка обхватил Мишутку, поднял и, будто покусывая за ухом,
спрятал от младших свое лицо.
Все ждановские уже вернулись с лесозаготовок, рассказала сестра, замучен-
ные, а дед Задорожный так и вовсе больной. Его там сильно помяло бревном, кото-
рое посунулось на крутом склоне.
— Дедушко помлет, — Мишук внимательно слушал разговор и решил, что
сестра не сказала главного.
— Ты уже полные ведра носишь? — без всякой связи с разговором спросил
сестру Сережка.
—Давно, —Нюра приняла это как похвалу, одновременно недоумевала: отку-
да брату известно?
Не раздеваясь, Сережка пошел на ферму, чтобы показаться матери. Они там
толком и не поздоровались: мать несла сено на вилах, ткнулась сухими шершавыми