Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
494
своих огородах деревенские и до войны мало сеяли, а у старухи Терентьевой поло-
вина огорода одним только горохом была занята, и каким–то чудом все у нее раньше
поспевало.
— Я уж отчаялась с нашими курицами, — вновь крутилось веретено, — да
ты помнишь, а тут как-то зашла к ним, теперь уж забыла зачем, она стала спра-
шивать про тебя, да про наше житье-бытье, ну, я и пожаловалась ей на нашу беду.
«О-о — говорит, — что ж раньше не пришла не спросила? Есть средство: перышков
чесночных нащипли да и в гнезда положи». Я бегом домой и сделала, как она ве-
лела. А баба Фрося той же ночью померла. Хворала она, совсем слабая была. Пока
хоронили, я про кур у Нюрки не справлялась, забыла, а когда вспомнила — никаких
клещей уж не стало.
У Сережки комок к горлу подкатил. Он любил бабу Фросю, как и все деревен-
ские ребятишки, пользовался ее добротой и досаждал, случалось, шалостями стару-
хе. Не догадался тогда по материному письму: «...а кто по деревне помер, потом сам
увидишь». Уже не испросить прощения за причиненные обиды.
— Нюра-то в школу у нас не ходит, — продолжала мать, немного погодя, —
учить некому: учительница твоя, Марфа Андреевна, успокоилась от старости. Ее,
бывалыча, хвалили на правлении, что исправно все сдает: и деньги, и молоко, и яйца.
Да. А у нее ведь, кроме кур и петуха, ничего во дворе не было. Все — за деньги.
Зарплату свою изведет, а не рассчитается — на деньги теперь что купишь? Ну, у нее
были скопленные на книжке до военной поры, и еще — колечки и сережки разные
драгоценные были — от матери ей остались, мать у нее не из бедных — так она все
отдала. На танк, если, говорила, ее сбережений не хватит, пусть люди добавят.
Рука матери дрогнула, нить оборвалась, веретено покатилось по полу. Сережка
поймал его, подал. Свою нитку, уже натертую варом и частью скрученную на коле-
не, отпустил, она раскрутилась. Вот так и внутри Сережки: что-то рвалось, скручи-
валось и раскручивалось с каждым материнским словом, ходило кругами, неумоли-
мо приближаясь к неведомой запретной точке. И, наконец, жаром ударило в сердце;
оно сбилось и замерло: что с отцом? Не спросил давеча второпях у сестры, есть ли
письма от него, и она словно забыла сказать. Про Костю небось мигом наболтала:
— Друг твой жениться будет на Акульшиной.
— Тебя на свадьбу звали? — съязвил Сережка. — Откуда знаешь?
— От верблюда! Ребеночка она родит скоро, куда он денется?
— Ври?!
— Ничего не вру! У Шурки одна пуговичка на пальте уже не застегивается —
вот!
Мать послюнила пальцы, потеребила куделю, вплела в нее оборванную нить,
пустила веретено.
— Вот и смерть пришла, — и словно забыла, о чьей смерти говорит, вопро-
шающе посмотрела на сына, потом вспомнила: — Да, померла Марфа Андреевна
без сил — единой крошки в доме после не нашли, и дров — ни полена. Рассчитала,
стало быть, что топить в зиму ей не придется.
Пять лет ходил в школу к Марфе Андреевне Сережка, совсем недавно, кажет-
ся, учила она его азбуке, учила писать, журила с улыбкой, когда он слизывал языком
кляксу... И — нет ее больше на этом свете. Уже две зимы пропустил Сережка, нача-
лась война — кончилось его ученье: в шестой класс в Семеновку надо было ходить
или в райцентр ехать, а тут работа навалилась. Так что была Марфа Андреевна пер-
вой и единственной Сережкиной учительницей и останется ею навеки. Что же такое
творится — почему уходят хорошие, дорогие сердцу люди?
— Маленький ребеночек у Боковой Анны от болезни помер, — продолжала
перечислять мать, — Бог прибрал, потому что всех не прокормить. И так еще, слава