Упрощенная HTML-версия
КОВЫЛЬ
ê
495
тебе, господи, шестеро. Завидовали, бывалыча, ей, говорили: богатая, что ни год, то
с прибылью. А теперь на убыль пошло: мужа убили, дитя померло.
— Что с папкой, мама?!
Мать перестала прясть, посмотрела на Сережку печально:
— Кто знает, сынок, что с ним? Последнее письмо еще при тебе было.
«Без вести», — вдруг явственно слышится Катин голос. Она говорит о своем
брате, голос ее дрожит, наливается тоской и болью, усиливается и ударяет, будто
язык колокола изнутри в горячую Сережкину голову. «Не ве-рю! Без вести. Без...»
Вырвалась из рук скрученная дратва, Сережка наклонился было за ней, но не
поднял, выпрямился с трудом, чувствуя, что все вокруг него закачалось и поплыло,
как на волне, и сам он стал невесомым.
— Что-то лицо у тебя разрумянилось? — мать, взглянув мельком на Сережку,
воткнула веретено в куделю, поднялась со стула, приложила приятно-прохладную
ладонь ко лбу сына. — Да у тебя жар! Господи, твоя воля...
На какое–то мгновение рука матери вернула Сережку в реальный мир.
— Ничего, мама, не бойся, я — крепкий, — сказал он и тут же почувствовал,
как на него навалилась тяжелая беспросветная тьма.
Снова, как в городе два дня назад, Сережка погрузился в беспамятство, на этот
раз надолго.
Глава 7
Две недели метался Сережка в бреду — вновь по команде лейтенанта Вахра-
меева добывал под палящим солнцем тяжеленные бревна из реки, окунался в ледя-
ную воду, проваливался в темный трюм и, ожидая удара о жесткое дно баржи, весь
сжимался и покрывался потом. Но удара не последовало, и он все падал и падал
вниз, преследуемый безжалостным взглядом из-под припухших прищуренных век.
«Одним едоком меньше!» А потом долго, задыхаясь от напряжения, лез по бревну
на мерцающий в вышине свет, но оскользался и опять падал, переживая ужас паде-
ния в сотый, а может быть, и в тысячный раз.
Временами бред перемежался сном. Сны тоже состояли из прошлого, но слу-
чались в них не только страшные дни и часы, но и светлые минуты, когда живы
были все: и отец, и похожий на него замасленным комбинезоном Катин брат, и Мар-
фа Андреевна — почему-то с ребеночком Анны Боковой на руках, и баба Фрося.
Баба Фрося улыбалась Сережке всем своим морщинистым лицом и ласково звала:
— Иди сюда, родной, здесь хорошо.
— Да, иди к нам,— говорила и учительница и, поворачивая голову так, чтобы
прядь седых волос, падавшая ей на лицо, не мешала видеть Сережку, зачем–то про-
тягивала навстречу ему малыша.
Очнулся Сережка ночью. Тихо. Открыл глаза. Коптила лампа на столе, мать
сидела рядом, уронив голову на сложенные на спинке стула руки, дышала ровно.
«Долго же я дрых», — подумал Сережка, смутно припоминая, что он, кажется,
вставал и даже не один раз, куда-то двигался и что-то делал, а рядом с ним неотлуч-
но была мать и руководила им.
Но Сережка ошибался. Мать обихаживала его только ночью, а днем она ухо-
дила на ферму, потому что скотину голодную и недоенную не бросишь. Заменить
некем. Другие доярки и хотели бы помочь, но ни сил, ни времени у них на чужую
группу коров не оставалось. Мать исхитрялась в эти дни делать все быстрее — вы-
кидывать навоз, давать корм, доить — выкраивала время и прибегала домой два, а