Упрощенная HTML-версия
ЛИСТОК ИЗ АЛЬБОМА
ê
49
В моих руках оказался альбом со стихами. Как полагается, он был напичкан
нежной лирикой, начиная с пылкого Катулла и кончая Степаном Щипачевым. Я не-
хотя полистал.
Последней страницей альбома оказался вклеенный в него небольшой листок,
исписанный мелким почерком. Когда-то измятый, теперь тщательно выровненный,
склеенный из двух частей, выцветший, этот листок заинтересовал меня своей ин-
тимностью.
«Я не могу больше любить так мучительно и так униженно. Мне трудно ви-
деть тебя и ждать от тебя всякую минуту признания в том, что ты меня не любишь.
Прощай. Будь счастлива — у тебя для этого есть все и нет больше того нищего, при
котором неудобно дарить свою любовь кому-нибудь другому. Прощай! В конце мая
сходи за город, туда, где мы были год назад и где с тобой были еще твои сомнения,
со мной — мои надежды. Взгляни, как тают белые цветы, вздохни и все забудь».
Я с любопытством перечитал все это еще раз.
— Ха-ха. Не поверите — это я написал, — вдруг раздался у меня за спиной
голос вернувшегося Потерина.
Я взглянул на него с удивлением. Всегда насмешливый, далекий от разных
нежностей, Потерин олицетворял собой здравый смысл.
— Что, не похожу на Вертера? Ха-ха-ха!.. А ведь было, было... — продолжал
Потерин, разливая пиво. —Хотите расскажу? Обед еще не скоро. Эй, живее там! —
крикнул он жене, которая на кухне приятно побрякивала посудой. — Пейте пока
пиво. Свежее, из персональной, можно сказать, бочки... Так вот... Послушайте: поу-
чительно, а главное — беспримерно глупо... Начался этот водевиль, когда мне было
девятнадцать лет. Конечно, в девятнадцать лет всем положено любить и страдать,
но я любил и страдал не как все. Я смотрел на всех своих знакомых влюбленных
критически, с такой демонической усмешкой. Мне казалось, что они любят не так,
как надо, опошляют любовь, делают из этого праздника человеческих чувств серые,
скучные будни и все в таком духе. Про себя составил я что-то вроде идеала любви
и решил его осуществить. А кто, вы скажите мне, имеет ясное представление о том,
какой в этом должен быть идеал? Вообще, кто может верно и категорически судить
о любви? Сколько соображающих людей, столько и взглядов, и мнений. И о любви
судят особенно необъективно. Ну, а мое представление о любви состояло, конечно,
сплошь из иллюзий. И вот появилась «она». Я был страшно придирчив, но она пон-
равилась мне сразу. Красивая, юная, нежная. Чиста, как снег в семи километрах от
города. О своей внешности я был самого неопределенного мнения, а между тем был
недурен. Кроме того, щелкая соловьем, оригинальничал, острил, — одним словом,
был способен нравиться.
Началось, как обычно, время будто бы случайных встреч, сомнений, догадок,
желания видеть друг друга во сне и сразу после сна... Мы познакомились, и я стал
думать о ней от свидания до свидания. Разумеется, на свидании я тоже думал о ней.
Когда я сказал, что люблю ее, это было уже так очевидно, что признание мое оказа-
лось только формальностью. Она же была романтиком и ничего, конечно, не знала
и ничего не могла мне сказать. Впрочем, она говорила что-то о товарищеском отно-
шении, но при чем тут товарищеское отношение? Любить тогда для меня значило
говорить нежности и делать глупости. Мало того, я боготворил ее, возводил в сте-
пень, семенил вокруг нее мелким бесом и рассыпался перед ней мелким бисером. А
это-то и гибельно. Я ей нравился, но как только она убедилась в том, что я люблю ее
и в доску постоянен, она стала относиться ко мне небрежнее. Сердиться я на нее не
мог — у меня только портилось настроение.
Сначала она ссорилась охотно и весело, находя в этом удовольствие сытой
кошки, заигрывающей с затравленной мышью, но потом ссоры стали жесткими и