Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
500
— Ага, — Антипыч прихромал следом, ему хотелось поговорить. — Ишь,
стервец, овса ему. Завсегда так: кто возле начальства — тому хлеб, а кто пашет —
тому сено, а то и солома.
Увидев перед собой сбрую, Гнедой привычно подставил голову. Сережка надел
хомут, принес дугу, наклонился за оглоблей — конь косил умным глазом за Сереж-
кой, изредка посматривал и на старика: куда девалась торба? Не углядел, повернул
голову, дохнул Сережке в лицо, пошлепал недовольно большой влажной губой.
—Щас поедем, — сердце Сережки неизменно щемило, когда он видел в упор
понимающе–терпеливые лошадиные глаза, ощущал тепло, исходящее от сильного
тела животного, и чувствовал готовность его повиноваться малейшему желанию
человека.
Гнедого Сережка любил особенно: конь был красив. Это чудо, что его не за-
брали в кавалерию — военный фельдшер-ветеринар нашел у коня какой-то серьез-
ный изъян в зубах. Гнедого берегли, сколько можно, не впрягали в тягловую работу,
холка у него не потерта, как у других лошадей, и спина не избита. Он не успел
износиться и охотно, без понуждения, откликался на призыв к бегу.
— Подмогнуть?
—Сам! —Сережка продел в гуж конец дуги, обошел Гнедого, зацепил другой
конец, быстро и ловко стянул дугу, упираясь в хомут ступней, затянул супонь, кон-
чик ремешка завязал петелькой — все одним неразрывным движением.
—Ага, — одобрил Антипыч. —Ты, Сергей Палыч, в туе сторону шибко его не
пускай, не дай ему упреть, а то застудишь, поки с почтаркой будешь заниматься.
— Ладно, — Сережка прыгнул в кошеву, и Гнедой играючи вынес сани со
двора.
— Синё, — щурясь от сверкающего на солнце снега, Антипыч глядел с удо-
вольствием, как из-под копыт Гнедого брызнули мелкие осколки, когда он взял с
места. — Славный день.
Старик нисколько не обиделся, что Сережка не удостоил его разговором— так
даже лучше: начнешь балаболить по пустякам, да вдруг и обмолвишься о том, чего
никому говорить не следует.
А зудело. Очень хотелось похвалиться надежному человеку тем, какую они
с председателем штуку втайне спроворили. Месяц тому назад или чуток поболее,
когда сильных морозов еще не было, пришел Назар Евсеич на конюшню, повздыхал
возле лошадей, которых в колхозе осталось мало, так что, если бы раздать их по
дворам, как в пору единоличного хозяйствования, то ни одного справного крестья-
нина в деревне бы не оказалось — хоть всем миром ступай в батраки наниматься.
— Дожили до последней бедности, — Антипыч хорошо понимал председате-
ля. — Как будем державу кормить? Сиротская наша жисть.
— Сироты и есть, — ответил Евсеич, проходя в пустовавшую часть конюш-
ни и как-то по-особому, словно пробовал на прочность, ступая по земляному здесь
полу. — Хороший хламник.
Поломанные сани и телеги, колесные ступицы, лопнувшая дуга, рваные хому-
ты и прочая рухлядь — все было здесь, натащили со двора: целее будет, что-то, если
руки приложить, пойдет когда-нибудь в дело.
Антипыч хромал следом, силился уразуметь, что надумал председатель. Ев-
сеич заинтересовался кривым и ржавым ломиком, поднял его, прислонил к стенке.
Потом нашел совковую лопату без черена и ее с довольным видом положил возле
ломика.
— Чего будем рыть?
— Вот и я думаю: ежли из дому лопату принести, то вся деревня начнет сооб-
ражать: «А что наш председатель и где копает?» Штыковую бы еще найти.
— Ага. Есть такая. Я небось чищу тута. И где будем закапывать?