Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
142
ный и слабый, и стопы книг и тетрадей на столе бросали от себя блеклые расплыв-
чатые тени.
— Вот тут, Саня, и попробуй поскучать. Не то слово, не скука, а, как бы на-
звать тебе, великая горячка, натуга каждодневная не покидает меня. Так, Саня,
навеселишься, что и ночью о том же во сне видишь. Знаешь, Саня, есть особые
учительские сны. Их, кроме учителя, никто никогда не увидит. Веселье-то наше в
чем: сидишь и красным карандашом правишь, а в душе то радость, то огорчение,
то в самый настоящий гнев войдешь. И что ни тетрадь — стоит перед тобой новый
парнишка и плачет, улыбается, шалит. Эх, думаешь, сопливый ты мой парод. Эх,
озорная армия. Долгие годы ходить мне с нами в походы. Вот, Саня, и воюю с ними
и за них каждый день.
— Всё одни и одни вы тут, — сказал я.
— Не один. Никогда не один. Это кажется так — один. Если кто из нашего
брата почувствует одиночество, отвяжись, убегай, только не тяни. Убегай скорей.
Тут привыкнуть нельзя. Тут надо прирасти душой и сказать себе – это моё. Я тебе
расскажу, дружок был у меня, учились вместе. Романтик такой: «Давай в глушь, да-
вай подальше, мы сеятели»,—и все такое прочее. Поехали мы с ним в глушь. Тошно
было глядеть на него. С урока вернется в мелу, в чернилах, бледный, издерганный,
в журнале клякс наставит. И пошло у него: «Мерзавцы! Подлецы! Да я их, да что
они, изверги, делают со мной». Я говорю: «Довольно, Федорович, бросай это дело
и езжай в город. Найди дело по себе, где романтика сама в руки лезет». — «Уедем,
уедем!» — зовет он меня. Я говорю: «Мне бог иных талантов не дал, как быть учи-
телем. Остаюсь».
— И не скучали? — спросил я.
— В скуке ли дело? Есть такие люди. В городе театры, музеи, музыка, а их
в лес тянет. И тут только в лесу, глядишь, ожил человек, и красавец-то он какой,
душа-то у него какая. Главное в нашем деле — ровное состояние души, воспитание
невзыскательности для себя и умеренности во всем. И главное вот еще что: ты слы-
шишь, как бушует ветер?
— Ну! — сказал я.
— Унять его можешь?
Я пожал плечами.
— То-то что нельзя. Детишки — это вешний ветер, унять его нельзя. Но и ве-
тер мельницы крутит. Так и ребячью прыть на пользу можно направить. Вот какой
закон я для себя открыл.
— А вчера вы сердитыми были, — сказал я.
Учитель нахмурился, но тут же внимательно поглядел на меня.
— Ишь ты, какой приметливый, — сказал он. — Бит бывал и оскорбляем, по-
тому и запомнил. Да, прогнал мальчишку из класса. Надо было.
— В третьем классе и меня за ухо вывели в коридор, — вспомнил я.
— Полно, Саня, считать грехи мои. Я не святой.
Учитель поднялся и ушел к себе в комнату. Закрыв печи, я лег на кухне и долго
думал о Семене Семеновиче, о нелегкой его работе; неприятно вспомнилось, как он
смутился передо мной. Но он встал раньше меня и бодро крикнул:
— Проспали, Саня! Слышишь, как возятся на крыльце, того и гляди с петель
сорвут. Открывай сорванцам.
Семен Семенович в тот вечер как бы открылся передо мной новой стороной
жизни, той, в которую заглянет не всякий. Мне она открылась, и я благодарил стари-
ка за доверие. С этого дня он стал для меня роднее, и если до того он приглядывался
к моей жизни, то теперь и я становился зорче к его судьбе. Мне стал понятнее его