Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
469
— Спеши! — крикнула Сарма. — По твоим следам на скалу лезет твой отец.
Для него опасен путь наверх, он может сорваться. Спеши, я сама закрою вход!
Только этого мне не хватало! Чтоб из-за меня погиб мой отец! Я опрометью
кинулся вниз, и только могущество Сармы спасло меня от дюжины шансов сло-
мать себе шею. Да еще Друг иногда хватал меня за рукав, когда я готовился сделать
неверный шаг. Я увидел отца внизу, осторожно пробирающегося по занесенному
снегом карнизу, и от страха за него у меня закружилась голова.
— Папа! Папа! — закричал я. — Я иду, не лезь дальше! Я иду!
Но, увидев меня, он замахал руками и наоборот заспешил наверх, и из-под его
ног посыпались камни и снег.
Я почти кубарем скатился вниз прямо ему в руки, а он, словно не веря, что это
я, говорил отрывисто и хрипло:
—Живой! Сынок! Живой!
А с чего мне было быть мертвым?!
— Ты замерз, да? Замерз? — приговаривал он, ощупывая мое лицо и руки, и я
не сразу догадался о причине его тревоги, он ведь думал, что я все это время провел
на скале. Конечно, я бы замерз!
Он сжимал меня в объятиях, наверно, думая, что согревает меня, а я вспотел от
спуска, и мне хотелось расстегнуться или снять шапку.
Пока мы спускались, он все время держал меня за руку, впрочем, это только
ему так казалось, а в действительности это я держал его за руку и предупреждал
неверные шаги, я ведь знал, что скрывается на каждом сантиметре спуска под
снегом.
Дома были слезы, объятия, поцелуи. Приходила врачиха и долго осматривала
меня, и была так же, как и все, удивлена тем, что я вообще не замерз. Я сказал, что
разжег костер и просидел все время у костра.
Людям часто нужна вовсе не правда, а лишь маломальское объяснение непо-
нятного. И потому мне поверили, что я спасся костром, и никому не пришло в голо-
ву, что на Мертвой скале нет деревьев, кроме сосны на самой вершине, что там не из
чего разжечь костер, да и сколько дров понадобилось бы, чтобы в двадцатиградус-
ный мороз на открытой для всех ветров скале просидеть почти сутки!
С этого дня дома ни слова не произносилось по поводу моей учебы. Если я
получал двойку, мама говорила, что надо постараться и исправить ее, я старался,
получал тройку, и мама была довольна.
Иногда я не находил в себе сил идти в школу, не мог заставить себя и объяв-
лялся больным. С моей болезнью мгновенно соглашались все, и даже на следую-
щий день оставляли дома. Но и дома одному было невыносимо. Возникало вдруг
желание увидеть Ри, и я прибегал на второй или третий урок, опять же с трудом
досиживая последние минуты занятий.
Присутствие Ри в моей жизни стало оборачиваться для меня настоящей мукой.
Я вздрагивал от ее голоса или случайного взгляда, я уже не хотел ни ее голоса, ни
взгляда и не мог прожить дня, чтобы не видеть и не слышать ее. За месяцы я не
обменялся с ней и десятком фраз, причем я все яснее начинал понимать, что сам
выбрал ту глупую линию поведения, которая теперь стала препятствием даже для
простых и обычных приятельских отношений. Но изменить что-либо я не мог!
Я потерял интерес ко всем мальчишеским делам и забавам, и постепенно вок-
руг меня образовалась пустота, которая даже не слишком огорчала.
Из Слюдянки приехал врач, смешной лысый дядька. Он задавал мне дурацкие
вопросы, стучал по коленке и водил пальцем около носа. Он был очень глупый че-
ловек, потому что сказал, что у меня нервное истощение. Толстым я не был никогда,
но и истощаться тоже не собирался!