Упрощенная HTML-версия
ЩЕПКА
ê
99
—Живей, живей.
У одного завязла в рубахе голова, и он не спешил ее высвободить. Раздеться
первым никто не хотел. Косились друг на друга, медлили. А хорунжий Кашин сов-
сем не раздевался. Сидел скорчившись, обняв колени. Смотрел отупело в одну точку
на носок своего порыжевшего порванного сапога. К нему подошел Ефим Соломин.
Револьвер в правой руке за спиной. Левой погладил по голове. Кашин вздрогнул,
удивленно раскрыл рот, а глаза на чекиста.
— Че призадумался, дорогой мой? Аль спужался?
А рукой все по волосам. Говорит тихо, нараспев.
— Не бойсь, не бойсь, дорогой. Смертушка твоя еще далече. Страшного поку-
дова ще нету-ка. Дай-ка я те пособлю курточку снять.
И ласково и твердо-уверенно левой рукой расстегивает у офицера френч.
— Не бойсь, дорогой мой. Теперь рукавчик сымем.
Кашин раскис. Руки растопырил покорно, безвольно. По лицу у него слезы. Но
он не замечал их. Соломин совсем овладел им.
— Теперь штаники. Ниче, ниче, дорогой мой.
Глаза у Соломина честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. Грязноватые
мочала на подбородке и на верхней губе редкой бахромой. Раздевал он Кашина как
заботливый санитар больного.
— Подштаннички...
Срубов ясно до боли чувствовал всю безвыходность положения приговорен-
ных. Ему казалось, что высшая мера насилья не в самом расстреле, а в этом раздева-
нии. Из белья на голую землю. Раздетому среди одетых. Унижение предельное. Гнет
ожидания смерти усиливался будничностью обстановки. Грязный пол, пыльные
стены, подвал. А может быть, каждый из них мечтал быть председателем Учреди-
тельного собрания? Может быть, первым министром ревставрированной монархии
в России? Может быть, самим императором? Срубов тоже мечтал стать Народным
Комиссаром не только в РСФСР, но даже и МСФСР. И Срубову показалось, что сей-
час вместе с ними будут расстреливать и его. Холод тонкими иглами колол спину.
Руки теребили портупею, жесткую бороду.
Голый костлявый человек стоял, поблескивая пенсне. Он первым разделся. Ко-
мендант показал ему на нос:
— Снимите.
Голый немного наклонился к коменданту, улыбнулся. Срубов увидел тонкое
интеллигентное лицо, умный взгляд и русую бородку.
— А как же тогда я? Ведь я тогда и стенки не увижу.
В вопросе, в улыбке наивное, детское. У Срубова мысль: никто никого и не
собирается расстреливать. А чекисты захохотали. Комендант выронил папиросу.
— Вы славный парень, черт возьми. Ну ничего, мы вас подведем. А пенсне-то
все-таки снимите.
Другой, тучный, с черной шерстью на груди, тяжелым басом:
— Я хочу дать последнее показание.
Комендант обернулся к Срубову. Срубов подошел ближе. Вынул записную
книжку. Записывать стал не вдумываясь в смысл показания, не критикуя его. Был
рад отсрочке решительного момента. А толстый врал, путался, тянул.
— Около леска, между речкой и болотом, в кустах...
Говорил, что отряд белых, в котором он служил, закопал где-то много золота.
Никто из чекистов ему не верил. Все знали, что он только старается выиграть время.
В конце концов приговоренный предложил отдалить его расстрел, взять его провод-
ником, и он укажет, где зарыто золото.
Срубов положил записную книжку в карман. Комендант, смеясь, хлопнул го-
лого по плечу: