Упрощенная HTML-версия
ЩЕПКА
ê
105
Женщина всем телом осела вниз, вытянулась на полу. На лбу, на русых волосах
змейкой закрутились кровавые кораллы. Срубов не опускал руки. Скачков — в ви-
сок. Полногрудая рядом без чувств. Над ней нагнулся Соломин и толстой пулей
сорвал крышку черепа с пышной прической.
Браунинг в карман. Отошел назад. В темном конце подвала трупы друг на дру-
га лезли к потолку. Кровь от них в светлый конец ручейками. Уставший Срубов ви-
дел целую красную реку. В дурманящем тумане все покраснело. Все, кроме трупов.
Те белые. На потолке красные лампы. Чекисты во всем красном. А в руках у них не
револьверы — топоры. Трупы не падают — березы белоствольные валятся. Упруги
тела берез. Упорно сопротивляется в них жизнь. Рубят их — они гнутся, трещат,
долго не падают, а падая, хрустят со стоном. На земле дрожат умирающими сучь-
ями. Сбрасывают чекисты белые бревна в красную реку. В реке вяжут в плоты. А
сами рубят, рубят. Искры огненные от ударов.
Окровавленными зубами пены грызет кирпичные берега красная река. Вере-
ницей плывут белоствольные плоты. Каждый из пяти бревен. На каждом пять че-
кистов. С плота на плот перепрыгивает Срубов, распоряжается, командует.
А потом, когда ночь, измученная красной бессонницей, с красными воспален-
ными глазами, задрожала предутренней дрожью, кровавые волны реки зажглись ос-
лепительным светом. Красная кровь вспыхнула сверкающей огненной лавой. И не
пол трясся в лихорадке — земля колебалась. Извергаясь, грохотал вулкан.
Трр-ах-ррр-ух-ррр.
Размыты, разрушены стены подвала. Затоплены двор, улицы, город. Жгучая
лава льется и льется. На недосягаемую высоту выброшен Срубов огненными вол-
нами. Слепит глаза светлый, сияющий простор. Но нет в сердце страха и колебаний.
Твердо, с поднятой головой стоит Срубов в громе землетрясения, жадно вглядыва-
ется в даль. В голове только одна мысль — о Ней.
- II -
Бледной лихорадкой лихорадило луну. И от лихорадки, и от мороза дрожала
луна мелкой дрожью. И дрожащей, прозрачно искристой дымкой вокруг нее ее ды-
хание. Над землей оно сгущалось облаками грязноватой ваты, на земле дымилось
парным молоком.
На дворе в молоке тумана рядами горбились зябко-синие снежные сугробы.
В синем снегу, лохмотьями налипшем на подоконники, лохмотьями свисавшем с
крыш, посинели промерзшие белые трехэтажные многоглазые стены.
И в бледной лихорадке торопливости лица двоих в разных желтых (ночь, впро-
чем, и черных) полушубках, стоящих на грузовике, опускающих в черную глотку под-
вала петли веревок, ждущих с согнутыми спинами, с вытянутыми вперед руками.
Подвал издыхает или кашляет:
— Тащи-т-и-и.
И выдохнутые или выплюнутые из дымящейся глотки мокроты или слюной
тягучей, кроваво-сине-желтой, теплой тянутся на веревках трупы. Как по мокроте,
по слюне, ходили по ним, топтали их, размазывая по грузовику. Потом, когда выше
бортов начали горбиться спины трупов, стынущие и синеющие, как горбы сугробов,
тогда брезентом, серым, как туман, накрывали грузовик. И стальными ногами топал
и глубоко увязал в синем снегу, ломая спины сгорбившихся сугробов, в хрусте снеж-
ных костей, в лязге железа, в фыркающей одышке мотора, в кроваво-черном поту
нефти и крови грузовик уходил за ворота. Шел серый в сером тумане на кладбище,