Упрощенная HTML-версия
Владимир ЗАЗУБРИН
ê
106
сотрясая улицы, дома, поднимая с кроватей всезнающих обывателей. К замерзшим
стеклам притыкались, плющились заспанные носы. И в дрожании коленок, в дрожи
кроватей, в позвякивании посуды и окон заспанные загноившиеся глаза раскрылись
от страха, заспанные вонючие рты шептали бессильно-злобно, испуганно:
— Чека... Из Чека... Чека свой товар вывозит...
И на дворе тоже ногами (только не стальными, а живыми, человечьими, при
этом сильно уставшими) ломали с хрустом синие горбы сугробов — Срубов, Соло-
мин, Мудыня, Боже, Непомнящих, Худоногов, комендант, двое с лопатами и конво-
иры (конвоирам уже некого было конвоировать). Соломин шел со Срубовым рядом.
Остальные сзади. У Соломина кровь на правом рукаве шинели, на правой стороне
груди, на правой щеке — в лунном свете, как сажа. Говорил он голосом упавшим,
но бодрым, говорил, как говорят люди, сделавшие большую, трудную, но важную
и полезную работу.
— Каб того высокого, красивого, в рот-то которого стреляли, да спарить с си-
неглазой — ладный бы плод дали.
Срубов посмотрел на него. Соломин говорил спокойно, деловито разводил ру-
ками. Срубов подумал: «О ком это он?» Но понял, что о людях. Усталыми глазами
заметил только, что у чекиста на левой руке связка крестиков, образков, ладанок.
Спросил машинально:
— Зачем тебе их, Ефим?
Тот светло улыбнулся.
— Ребятишкам играть, товарищ Срубов. Игрушек нонче не купишь. Нету-ка их.
Срубов вспомнил, что у него есть сын Юрий, Юрасик, Юхасик. Сзади со сме-
хом матерились. Вспоминали расстрелянных.
— Поп-то расписался... А генерал-то...
Срубов устало зевнул. Обернулся бледный.
— Таких веселых, как в пенсиях, завсегда лекше бить. А уж которы воют...
Это Наум Непомнящих. Боже и согласен и нет.
Говорили с удалью, с лихо поднятыми головами.
Усталый мозг напрягся с усилием. Срубов понял, что все это напускное, по-
казное. Все смертельно устали. Головы задирали потому, что они, свинцовые, не
держались прямо. И матерщина только чтоб подбодриться. Всплыло в памяти инос-
транное слово — допинг.
До кабинета Срубов шел очень долго. В кабинете заперся. Повернул ключ и
внимательно посмотрел на дверную ручку — чистая, не испачкана. Оглядел у лам-
пы руки — крови не было. Сел в кресло и сейчас же вскочил, нагнулся к сиденью —
тоже чистое. Крови не было ни на полушубке, ни на шапке. Открыл несгораемый
шкаф. Из-за бумаг вытащил четверть спирта. Налил ровно половину чайного стака-
на. Развел отварной водой из графина. Болтал замутненную жидкость перед огнем.
Напряженно оглядывался через стекло — красного ничего не было. Жидкость пос-
тепенно стала прозрачной. Поднес стакан ко рту и опять в памяти — допинг.
Только когда выпил и прошелся по кабинету — заметил, что от двери к столу,
от стола к шкафу и обратно к двери его следы шли красной пунктирной линией,
замыкавшейся в остроугольный треугольник.
И сейчас же с письменного стола нахально стала пялиться бронза безделушек,
стальной диван брезгливо поднял тонкие гнутые ножки. Маркс на стене выпятил
белую грудь сорочки. Увидел — разозлился.
— Белые сорочки, товарищ Маркс, черт бы вас побрал.
Со злобой, с болью схватил четверть, стакан, тяжело подошел к дивану. «Ишь
жмется, аристократ. На вот тебе». Нарочно сапоги не снял. Растянулся и каблуками
в ручку. На пепельно-голубой обивке грязь, кровь и снежная мокрота. Четверть,