Упрощенная HTML-версия
Владимир ЗАЗУБРИН
ê
108
ночей, дней — стучит машинками, шелестит бумагой, шаркает десятками ног, хло-
пает дверьми, не ложится, не спит круглые сутки.
И в подвалах № 3, 2, 1, где у Иннокентия Пшеницына хранились головы сыру,
головы сахару, колбасы, вино, консервы, теперь другое. В № 3 в полутьме на полках,
заменяющих нары, головами сыра — головы арестованных, колбасами — колбасы
рук и ног. Как между головами сыра, как между колбасами, осторожно, воровито
шмыгают рыжие жирные крысы с длинными голыми хвостами. Арестованные забы-
лись чуткой дрожащей дремотой. Чуткой дрожью усов, ноздрей, зорким блеском глаз
щупают крысы воздух, безошибочно определяют уснувших более крепко, грызут у
них обувь. У подследственной Неведомской отъели мех с высоких теплых галош.
И крысы же в подвале № 1, где уже убраны трупы, с визгом, с писком в дра-
ку, лижут, выгрызают из земляного пола человечью кровь. И языки их острые, ма-
ленькие, красные, жадные, как языки огня. И зубы у них острые, маленькие, белые,
крепче камня, крепче бетона.
Нет крыс только в подвале № 2. В № 2 не расстреливают и не держат долго
арестованных, туда сажают только на несколько часов перед расстрелом.
И в сыром тумане мороза, в мути рассвета на белом трехэтажном доме красны-
ми пятнами вывеска — черным по красному написано: «Губернская Чрезвычайная
Комиссия». Ниже в скобках лаконичнее, понятнее (Губчека). А раньше золотом по
черному: «Вино. Гастрономия. Бакалея. Иннокентий Пшеницын».
Над домом бархатное, тяжелое, набухшее кровью красное знамя брызжет по
ветру кровавыми брызгами обтрепавшейся бахромы и кистей.
И, сотрясая улицы, дома и кладбище, везет чекистов с железными лопатами
последний серый грузовик в кроваво-черном поту крови и нефти. Когда он, входя
в белый подъезд, топает тяжелыми стальными ногами, белый каменный трехэтаж-
ный дом дрожит.
- III -
Ночами белый каменный трехэтажный дом с красивым флагом на крыше, с
красной вывеской на стене, с красными звездами на шапках часовых вглядывался в
город голодными блестящими четырехугольными глазами окон, щерил заледенев-
шие зубы чугунных решетчатых ворот, хватал, жевал охапками арестованных, гло-
тал их каменными глотками подвалов, переваривал в каменном брюхе и мокротой,
слюной, потом, экскрементами выплевывал, выхаркивал, выбрасывал на улицу. И к
рассвету усталый, позевывая со скрипом чугунных зубов и челюстей, высовывал из
подворотни красные языки крови.
Утрами тухли, чернели четырехугольные глаза окон, ярче загоралась кровь
флага, вывески, звезды на шапках часовых, ярче кровавые языки из подворотни,
лизавшие тротуар, дорогу, ноги дрожащих прохожих. Утрами белый дом навязчи-
вей, настойчивей металлическими щупальцами проводов щупал по городу дома с
пестрыми вывесками советских учреждений.
— Говорят из Губчека. Немедленно сообщите... Из Губчека. В течение двад-
цати четырех часов представьте... Губчека предлагает срочно, под личную ответс-
твенность... Сегодня же до окончания занятий дайте объяснение Губчека... Губчека
требует...
И так всем. И все дома с пестрыми вывесками советских учреждений, боль-
шие и маленькие, каменные и деревянные, растопыривали черные уши телефонных
трубок, слушали внимательно, торопливо. И делали так, как требовала Чека — не-
медленно, сейчас же, в двадцать четыре часа, до окончания занятий.