Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
10
Такое наслаждение!
А ведь совсем недавно, какие-нибудь минуты назад, подходил конец свету.
Взят он был в такой оборот, ну ни дыхнуть тебе, ни охнуть. Одна тетка на каменку
сдает, другая шайку водой наполняет, девки-халды толстоляхие одежонку с него
срывают, в шайку макают и долбят окаменелым обмылком куда попало. Еще и шта-
ны до конца не сняты, еще и с духом человек не собрался, но уж началося, успевай
поворачивайся и главное дело — крепко-накрепко зажмуривай глаза. Да как он ни
зажмуривался, мыло все-таки попало под веки, и глаза полезли на лоб, потому что
мыло варят из вонючей требухи, белого порошка и еще чего-то, вовсе уж непот-
ребного — сказывали, в мыловарный котел купорос кладут, собак бросают и даже
будто бы ребенков мертвых...
Вырываясь из крепких сердитых рук, ослепший, оглохший, орал мальчик на
всю баню, на весь огород и даже дольше; пробовал бежать, но запнулся за шайку,
упал, ушибся. Ругаясь, чиркая черствыми сосцами грудей по носу, по щекам, по
губам, тетки вертели, бросали друг дружке мальчика и скребли, скребли, так больно
скребли! Отплевываясь от грудей еще брезгливей, чем от мыла, сторонясь и везде
натыкаясь все же на них — от женщин в бане куда теснее, чем от мужчин! — уже
сломленно и покинуто завывал мальчик, ожидая конца казни. В заключение его на
приступок полка завалили и давай охаживать тем, про что бабка загадку складную
сказывала: «В поле, в покате, в каменной палате сидит молодец, играет в щелкунец.
Всех перебил и царю не спустил!» Царю! А он что? Хлещите...
В какой-то момент стало легче дышать. Далеко-далеко вечерней мерцающей
звездой возник огонек лампешки. Старшая тетка обдала надоедного племяша с го-
ловы до ног дряблой водой, пахнущей березовым листом, приговаривая как положе-
но: «С гуся вода, с лебедя вода, с малого сиротки худоба...» И от присказки у самой
обмякла душа, и она, черпая ладонью из старой, сожженной по краям кадки, еще и
холодяночкой освежила лицо малому, промыла глаза, примирительно воркуя: «Вот
и все! Вот и все! Будет реветь-то, будет! А то услышат сороки-вороны и унесут тебя
в лес, такого чистого да пригожего». Мальчик успел лизнуть мокрую ладонь тетки,
смочил спекшийся рот.
Нутро бани смутно обозначалось. Литые тела девок на ослизлом полке, быв-
шие как бы в куче, разделились, и не только груди, но и косматые головы у них
обнаружились под закоптелым потолком. Мальчик погрозил им кулаком: «У-у, бля-
дишшы!»
Девки взвизгнули, ноги к потолку задрав, и принялись громко лупцевать друг
дружку вениками, бороться схватились, упали с полка, чуть лампу не погасили. На
деревне поговаривали, что девки любят прятаться в теплых банях с парнями, а со-
перницы подпирают бани кольями, учиняют посрамленье, на крик сбегаются мате-
ри и принародно таскают девок за волосья, те зарезанно вопят: «Мамонька родимая,
бес попутал! Разуменье мое слабое затмил...»
Ввергнутый в пучину обид, ослабевший от банного угара, с болью в коленях
и в голове, уже оставленный и забытый всеми, хлюпая носом, мальчик отыскивал
в глухом углу возле каменки свою одежонку. Свет все еще дробился в его глазах,
и девки на полке то подскакивали, то снова водворялись на место, а мальчику так
было жалко себя, так жалко, что он махнул рукой на девок, не злился уж на них, сил
не было не только на зло, но и рубаху натянуть.
Соседская девка, к которой в открытую ходил жених, отведавшая сладкого гре-
ха, но еще не познавшая бабьих забот и печалей, главная потешница в бане была,
она-то и вытащила из угла мальчика, тренькнула пальцем по гороховым стручком
торчащему его петушку и удивленно вопросила: «А чтой-то, девки, у него тутока?
Какой такой занятный предмет?» Мгновенно переключаясь с горя на веселье, за-