Упрощенная HTML-версия
ЩЕПКА
ê
111
за печатью, с надлежащего разрешения). А если все это было получено по ордеру, то
указывалось на незаконность выписки самого ордера, неправильность выдачи.
Три-четыре дельных указания — контрразведчик скрывается под чужой фа-
милией, систематически расхищается пушнина со склада Губсовнархоза, каратель
пролез в партию. И опять доброжелатели, зрячие, видящие, нейтральные, посторон-
ние, независимые. В шорохе бумаги — угодливый шепоток. Они любили «довести
до сведения кого следует». Они подобострастно брали Срубова за рукав, тащили
его к своей спальне, показывали содержимое ночных горшков (может быть, человек
пьяный был и, может быть, доктора могут исследовать и установить). Они трясли
перед ним грязное белье свое, чужое, своих родных, родственников, знакомых. Как
мыши, они проникали в чужие погреба, подполья, кладовки, забирались в помойки,
и все время заискивающе улыбались или корчили рожи благородных блюстителей
нравственности и все кивали головками и спрашивали:
— А как, по-вашему, это? А как это? А? Ничего? Не попахивает контрреволю-
цией? А вот посмотрите сюда? А вот здесь подозрительно. Нет? А?
В конце концов они спокойно отходили в сторону и равнодушно заявляли, что
это их не касается, что их нравственный долг только довести до сведения того, кому
«ведать сие надлежит».
Срубов наискось красным карандашом накладывал резолюции. Подписывался
размашисто двумя буквами А. С. Рвал пакеты. Читал нетерпеливо, быстро, через
строчку. На его имя приходили больше анонимки, пустячные мелкие заявления доб-
ровольных осведомителей. Серьезные сведения, донесения секретных агентов —
непосредственно в агентурное отделение товарищу Яну Пепелу.
Срубов не кончил. Надоело. Встал. По кабинету крупными шагами из угла в
угол. Трубка потухла, а он грыз ее, тянул. Липкая грязь раздражала тело. Срубов
передернул плечами. Расстегнул ворот гимнастерки. Нижняя рубашка совершенно
чистая. Вчера только надел после ванны. Все чистое и сам чистый. Но ощущение
грязи не проходило.
Дорогой письменный стол с роскошным мраморным чернильным прибором.
Удобные богатые кресла. Новые обои на стенах. Холодная, сверкающая чванная
чистота. И Срубову неловко в своем кабинете.
Подошел к окну. По улице шли и ехали. Шли суетливые совработники с порт-
фелями, хозяйки с корзинами, разношерстные люди с мешками и без мешков. Ехали
только люди с портфелями и люди с красными звездами на фуражках, на рукавах. Та-
щились между тротуарами дорогой с нагруженными санками советские кони-люди.
Через всю эту движущуюся улицу от его кабинета тянулись сотни чутких не-
рвов-проводов. У него сотни добровольных осведомителей, штат постоянных сек-
ретных агентов, и вместе с каждым из них он подглядывает, подслушивает, хитрит.
Он постоянно в курсе чужих мыслей, намерений, поступков. Он спускается до ин-
тересов спекулянта, бандита, контрреволюционера. И туда, где люди напакостят,
наносят грязь, обязан он протянуть свои руки и вычистить. В мозгу по букве вы-
лезло и кривой лестницей вытянулось иностранное слово (они за последнее вре-
мя вязались к нему) а-с-с-е-н-и-з-а-т-о-р. Срубов даже усмехнулся. Ассенизатор
революции. Конечно, он с людьми дела почти не имел, только с отбросами. Они
ведь произвели переоценку ценностей. Ценное раньше — теперь стало бесценным,
ненужным. Там, где работали честно живые люди, ему нечего было делать. Его обя-
занность вылавливать в кроваво-мутной реке революции самую дрянь, сор, отбро-
сы, предупреждать загрязнение, отравление Ее чистых подпочвенных родников. И
длинное это слово так и осталось в голове.
...Мудыня, Боже — оба закаленные фронтовики, верные, истинные товарищи.
У обоих ордена Красного Знамени. Иван Никитич Смирнов знал их еще по вос-