Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
14
В конце борозды дед выворачивает плуг из земли и располагается возле бочажи-
ны — подымить. Бабка, подрубив ладонью свет, стоит на крыльце и обсуждает сама
с собою поведение деда: «Как борозда, так и папироска! Как борозда, так и папирос-
ка! Ты к Петровкам-то управишься ли?!» — «Не-е, к Ильину дню, если Бог посо-
бит!..» — ухмыляется дед и свойски подмигивает малому, каково, дескать, мы ее!..
Хватив дверью избы так, что скворцы и галки в бороздах подпрыгивали, будто
от выстрела, бабка исчезала, а мальчик с дедом смотрели в огород, половина которо-
го как бы вывернута черной овчиной наружу, другая же в серой пленке, оставшейся
от снега.
На пахоте происходило обжорство: скворцы, галки, вороны хватали и хватали
студенистых червей, обнаженных и порезанных плугом. Боязливые серые плишки,
и те промышляли на пахоте, вихляясь над бороздами; даже малая мухоловка си-
дела на жерди и, дождавшись своего момента, спархивала вниз и, чего-то ухватив
с земли, несла на городьбу и торопливо склевывала. Лесные птички спускались с
гор к огороду и терпеливо ждали, когда налопаются и задремлют важно хозяйски
вышагивающие по бороздам нарядные и сытые скворцы, напоминающие сельских
купчиков. Не выдержав искушения, птахи, мелькнув над городьбой, уносили с бо-
розды козявку, жука, личинку какую, а скворец уже непременно в погоню — этакая
загребущая скотина! Да где ему настичь стремительную дикую птаху, та юрк — и
в кустах!
Пахать черноземные огороды легко, боронить и вовсе удовольствие. Напере-
бой лезли парнишки на спину коня, таскающего борону по огороду, затем к плугу
приспосабливались, и, когда их возраст подходил годам к десяти, они и на пашне, и
на сенокосе уже умели управляться с конем, и в застолье уж лишними не числились,
сидели твердо середь работников, ели хлеб и огородину, своим трудом добытую.
Тяпки в тех местах никто от веку не знал. Картошку не окучивали — огребали
руками. Назем в землю не клали, его вывозили за поскотину. Лишь малую часть его
использовали на огуречные, «теплые» гряды. Ворочали их почти в пояс высотой.
Лунки выгребали такие, что чернозема в них входила телега.
В ночное время (от сглазу) бабка с наговорами закапывала в гряду пестик, по-
хожий на гантель, для развития мускулатуры употребляемую. Пестик утаивался в
гряду для того, чтобы огурец рос как можно крупнее.
В согретой гряде напревали серенькие грибки и тут же мерли, ровно ледышки,
истаивали бесследно. Выступали реснички травы в борозде, кралась на гряду пови-
лика, и в душу сеяницы начинали закрадываться сомнения: всхожее ли семя было?
Но вот в одном-другом черном глазу лунки узким кошачьим зрачком просекалось
что-то. Примериваясь к климату, промаргиваясь на свету, зрачок расширялся и не сра-
зу, не вдруг обнаруживал два пробных, бледных листика. Настороженные, готовые
запахнугься от испуга, они берегли в теплой глуби мягкую почку огуречной плоти,
робкий зародыш будущего растения. Пообвыкнув, укрепясь, собравшись с духом, два
листочка выпускали на волю бойкий шершавенький листок, а сами, исполнив службу,
отдав всю свою силу и соки свои, никли к земле, желтели и постепенно отмирали,
никому уже не интересные и никем не замечаемые. Огуречный листок, воспрянув на
свету, тоже робел от одиночества, простора земли и изобилия всякой зелени, приню-
хивался недоверчиво к лету, зябко ежась и цепенея от ночной изморози.
Нет, не закоченел до смерти огуречный листок, удержался и потянул по зеленой
бечевке из мрака навозных недр лист за листом, лист за листом, там и усики приня-
лись браво завинчиваться на концах бечевок, пополз листной ворох в борозды, так и
прет друг на дружку. И, как всегда неожиданно, засветится в одной из лунок, в зеле-
ном хороводе, желтенький цветочек, словно огонек бакена средь зеленой реки.