Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
186
— Попрощайся, лейтенант, с последним обстрелом, — сказал Смирнов. —
Долго не увидишь.
С горы виднелась обширная долина. Она была серо-розовой от закатного сол-
нца. У смыкания неба с землей вырос одуванчик, изящно-круглый, медленно расту-
щий и медленно тающий, а рядом поднимались другие одуванчики, и издали утроб-
но, запоздавшей угрозой пробурчали взрывы, слегка шевельнув землю.
Все, что теперь встречалось взору, было светло и ало, окрашенное пламенею-
щим солнцем. Как сутки назад, встречные раненые кричали и махали ему руками,
махал и он теперь немым и сосредоточенным солдатам, выкрикивал подбодряющие
слова. Его усаживал Смирнов, но он вновь цеплялся за борт и оглядывал все вокруг
сверкающими глазами.
—Церковь-то, церковь-то какая розовая! —показывал он пальцем вперед. Это
была обыкновенная сельская церковь, давно примолкшая и обветшалая. Кресты по-
хилились в разные стороны. Крыша зияла дырами, и листы железа свесились на
карниз. Стаи голубей кружили над куполом и над сушилом, которое примыкало к
стене. Сосновый парк, окружавший церковь, был иссечен осколками, желтые во-
ронки разрывов виднелись между деревьями. Два «газика» стояли возле невысокой
паперти. Остановилась их машина, Смирнов отстегнул борт и позвал шофера:
— Давай, Протасов, сперва Трунова.
— Это что же такое в церкви? И почему меня первого? — возмутился Трунов.
— Это полевой госпиталь, — ответил Смирнов. — И давай без шуму, лейте-
нант. У тебя осколок. Давай поспокойнее.
«Он не знает, как хорошо я себя чувствую. И осколок этот — попугать», — по-
думал Трунов, когда, как в кресло, осторожно посадили его на руки санитар и шо-
фер. Все это странно, что его на руках несут в церковь, в ней он не бывал никогда.
Хотя какая же это теперь церковь, она ею была двадцать лет назад, а потом стала
зернохранилищем, в пазах и щелях и сейчас, поди, чернеют истлевшие квасники
зерна. В сумраке послышались стоны и кашляние. Два-три раненых подняли голо-
вы и проводили Трунова взглядами, и от них опять ему стало неловко.
— Да отпустите вы меня, черт возьми? — ворохнулся он.
—Ладно уж, ладно. Вот тут тебя и устроим, — сказал Смирнов, и они положи-
ли его в темном углу, насобирав под голову соломы.
— И Гневышева сюда, и Буретина, — попросил Трунов.
После дороги и свежего воздуха тут было сумеречно и душно — пахло кровью
и потом. Слабо улавливался запах поля, принесенный свежей ячменной соломой,
еще сыроватой и прохладной. Перед глазами зияла большая дыра, соединявшая эта-
жи. Сквозь нее виделась половина купола, и там плавал запыленный, почти черный
голубь. Темные ангелы с крылышками и с сияниями над головами печально глядели
на бормочущих, охающих или забывшихся людей.
Принесли тихого и бледного Гневышева. Он сам неторопливо собрал для себя
солому.
— А Буретина не уложишь. Вокруг церкви бродит. Я пойду оформлю вас, —
сказал Смирнов.
— Ступай, ступай, — согласился Трунов. — И ты, Протасов, ступай. Вам воз-
вращаться надо. Ты прости, Протасов, что поругивал тебя. Такое дело, брат, нельзя
не выругаться. Машину ты неважно знаешь.
— Я, лейтенант, месяц на ней только, — оправдывался Протасов.
— Знаю. С тебя нечего взять. Но парень ты хороший. Ты вон как машину обе-
регаешь, вон как закапываешь ее. Тихий ты, а солдатское дело знаешь. Где можешь,
там ты молодец.