Упрощенная HTML-версия
ê
АРТАМОШКА ЛУЗИН
201
— Земля — наша мать, человек без нее — дитя глупое... Живи, брат, в тихости...
Опустил голову Филимон, задумался, потом гордо выпрямился, глаза его за-
сверкали:
— В тихости, говоришь, жить, в лесах хорониться зайцами? Неладно это, не
по моему нраву. Рвется сердце на волю-волюшку!
— Уйми сердце, брат, не терзай... — Никанор опять наклонился к уху Фили-
мона: —Могу поведать тебе тайну. Но смотри, браток, смотри: говорю только тебе,
иных страшенно боюсь.
— Говори, брата родного не страшись!
—Мне один писец-пропойца тайны человеческие рассказывал. Велики те тай-
ны, и не нашему уму-разуму те тайны понять.
— Говори!
— Читал тот писец-пропойца черную книгу, а писал ту черную книгу беглый
человек ума превеликого и писал тайно, крадучись. Земля-то наша матушка, по той
черной книге, на китах не стоит...
— Не стоит?..
— Не стоит, а кругла-де она, велика и находится в вечном кружении, плавая в
небесах, как рыба преогромная в море-океане плавает и не тонет...
— Диковинно мне это, брат, но опять же умом своим я разумею так: от этого
земного кружения, видимо, и на земле все скружилось и перепуталось. И одним
богатство валится, как из преогромной бочки, другие же в трудах маются и, животы
поджав, лохмотьями землю метут...
— По той черной книге, Земли кружение вечно, и удержать его не можно.
— А бог?
— По той черной книге, о боге слов нет, и место ему не найдено.
— Да ты в уме?
Оба задумались.
— Смотри, Никанор, — свирепо сдвинул брови Филимон, — царя сквер-
нишь — то можно, бояр-мучителей да воевод с палачами ругаешь — то можно, то
мне по душе, а вот бога не тронь!
Никанор хорошо знал нрав своего брата, испугался:
— Бога... не шевелю, да и как его пошевелишь, ведь он бог! От злых людей
надобно хорониться, а богу воздавать должное, жить смиренно, праведно...
Братья покосились на маленькуюиконку, что висела в углу, засиженном сплошь
мухами, и размашисто перекрестились.
За дверями послышался шум. Братья оглянулись. Маланья, открыв дверь, та-
щила за руку Артамошку. Мальчишка пятился, не хотел идти. Вихрастая голова его
была взлохмачена, лицо в крови. Большие отцовские сапоги и длинная, не по росту,
казацкая кацавейка густо вымазаны в грязи. Артамошка упирался, но мать, крепко
вцепившись, тащила его через порог.
Филимон гаркнул на всю избу:
— Обмой бродягу, я его поучать стану!
Мать смыла с лица Артамошки грязь. Остатками гусиного сала смазала рас-
пухший нос, толкнула к отцу.
— Кто? — спросил отец.
— Селивановы ребятишки.
— Оба?
— Оба!
— За что?
Мальчик молчал.
— Говори! — не унимался отец, зная, что сын что-то скрывает.
Артамошка раскраснелся и зашлепал вспухшими губами: