Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
22
траву отличать от огородины: «Вот свеколка взошла, а вот вместе с нею лебеда,
полынь и гречка дикая. Они и цветом, и фигурой под свеклу обрядились, но все
одно не обмануть им глазу человечьего, с исподу глянь — в пыльце они седой и цвет
багряный пожиже у них; мокрица, дрема и манжетки под редиску и репу рядятся да
скоренько расти норовят и тем себя выдают. Ну а за морковь чуть ли не весь травя-
ной мусор ладит сойти — и мышехвостик, и куриное просо, и клоповник, и всякая
дрянь этакими невинными ресничками на свет белый является — ан распахнулись
реснички и нету меж них лапочки морковной, кружевца зелененького!..»
У всякой-то овощи, у всякого злака, оказывается, есть двойник, иной раз много
двойников-кровопийцев, и все-то они хитры, коварны, напористы. Пока изважен-
ное да избалованное человеком огородное растение укоренится, пока с духом собе-
рется, закаленные в вечной борьбе сорняки не дремлют, идут вглубь, захватывают
пространство, цепляются в землю и на земле за что придется, душат, соки из овощи
сосут, обескровливают огород...
Сколько игр не доиграл из-за копотной работы мальчик?! Сколько ребячьих ра-
достей недополучил, потому что следом за «профориентацией» начиналось и «тру-
довое воспитание». Было оно просто и, как выразились бы нынешние высокоумные
педагоги, — «эффективно-действенно». Мальчика, отлынивающего от утомитель-
ного труда, брали за ухо и тыкали носом в землю: «Хочешь есть — работай!»
Однажды полол мальчик луковую гряду (морковные и другие гряды с мелко-
ростом ему еще не доверяли, лук можно, лук хорошо различается), полол, ноя под
нос тягучую песню, отмахиваясь грязными руками от мошкары, звенящей рыжей
осы, и внезапно пальцы его ухватили непривычное для рук, крепкое растение, уп-
ругой щепотью пропоровшее землю. Приглядевшись, мальчик сообразил — ОНО!
Взошло! Вот тебе и на! Не верилось, что есть в костяной середке семя живина, спо-
собная воспрянуть и прорасти, а оно вот проросло, изобразилось!
Как мальчик ухаживал за тем растением! А ОНО, радуясь заботе, поливке и
черной земле, высвобожденной от сорняков, перло без устали вверх, опуская одно
за другим ременные шероховатые листья. «Ух ты, матушки мои!» — захлебывался
восторгом созидателя мальчик и мерился с загадочным созданием природы, норо-
вившим обогнать его в росте.
Благоговейно притих мальчик, когда обнаружилась в пазухе длинных скри-
пучих листьев куколка, завернутая в зелень пеленок. За ней другая, третья. Дете-
нышам холодно было северными ночами, они изморозью покрывались, но все же
пересилили природные невзгоды, и чубчик белый-белый у каждой куколки из-под
одежек выпрыснулся. «Ух ты, батюшки мои!» — прошептал мальчик, совершенно
потрясенный, и, не поборов искушения, расковырял пеленку на одном детеныше
и обнаружил ряды белых, одно к другому притиснувшихся зерен. Зажмурившись,
мальчик куснул зерна, и рот его наполнился сладким, терпким молоком. Об этаком
диве невозможно было не поведать людям. И люди эти — соседские парнишки, без
лишних разговоров слопали то диво вместе с белыми чубчиками, с хрусткой палоч-
кой, заключенной в середку сладкой штуковины.
Доживет мой мальчик и до той поры, когда захлестнет всех кукурузная стихия,
с недоумением узнает однажды, что и в его родной деревне, где иным летом кар-
тофель в цвету бьют заморозки, лучшую землю пустят под «царицу полей» — ту
самую забавную штуковину, которая как-то ненароком выросла в огороде один раз,
да и то до сметанно-жидкого зерна лишь дошла.