Упрощенная HTML-версия
ê
ОДА РУССКОМУ ОГОРОДУ
25
Мальчик, не сознавая своего порыва, двинулся на ему лишь слышный зов ра-
дуги, но радуга, околдовавшая его, отодвинулась к меже, опустилась в бурьян, и,
когда мальчик, жалясь о крапиву и не замечая того, вошел в межу — радуга уже за
оградой, в логу оказалась. И, опечаленный, он остановился — радугу ему не дог-
нать, не прикоснуться к ней. Радуга — это красивый несбыточный сон.
В сельском огороде случилось еще чудо: из семечка-сердечка, привезенного
бабкой, вылупилось растение с громадными оранжево-орущими цветами и зеленой
змеей изогнулось в жалице, из жалицы взнялось на городьбу, с городьбы по углу
бани взобралось на крышу, уж к трубе подползало и куда б долезло — одному Богу
известно, да тут лето кончилось, ударил первый звонкий утренник. Унялась, обвя-
ла пронырливая диковина, цветы ее могильно смялись, веревка мохнатого стебля
сделалась студенистой, шершавые листья обратились в бросовое тряпье. Но какое
удивление, какой восторг охватил малый да и взрослый народ, когда под листьями,
в глубокой борозде объявился желтопузый, в банный котел величиною, ребристый
кругляк. Нечаянно мальчик нашел затаившиеся в жалице еще два плода, продолго-
ватых и тоже ребристых, что стиральная доска. Сгреб мальчик под мышки бледно-
пузых этих поросят, домой доставил, будто счастливый золотоискатель самородки.
Самой уж поздней осенью, когда проредилась и упала на меже дурнина, за огоро-
дом, почти в самом логу отыскалась еще одна тыквина, но все нутро ее выклевали
пронырливые курицы.
С того лета по сию пору буйствуют в огородах далекого села тыквы, которые
бабка за пузатость тоже называла шеломенчихами и нарадоваться не могла весе-
лым, солнцебоким круглякам, молиться, говорила, надобно на неведомого базарно-
го человека, который такое ей редкостное семя продал. «Пусть растет! Пусть фулю-
ганит!» — кричала бабка, одаривая односельчан семенами буйного плода.
В войну тыквенная каша шибко выручала селян. Детям, своим и эвакуирован-
ным, ее как лакомство давали; больных на ноги тыквенная каша поднимала. Да и
посейчас еще в трудовой семье мальчика нет-нет да и купят тыкву на базаре и завар-
ганят — для разнообразия стола. Кашу с молоком и пшенкой едят да бабку за тра-
пезой вспоминают: «Легкая рука у человека на овощь была!» Недаром ее сеяницей
в селе нарекли, наперебой тащили садить и сеять особо капризную овощь — никто
на селе лучше бабки не ведал, кого с кем мирить в огороде.
Если бы огород был памятен только тем, что вскормил и вспоил мальчика, дал
ему силу и радость жизни, первые навыки в труде, он бы и тогда помнил его свято, и
так же трепетно билось бы его сердце, как бьется ныне, когда по всей Великой Руси
обнажаются из-под снега, вытаивают вспоротые квадраты земли на задах дворов,
по-за селом, в опольях, на загородных пустырях, на склонах гор и подле железно-
дорожных путей, в болотинах и песках, возле озер и рек — повсюду, где обитают
живые люди.
Не служат нынче молебнов при начале страды, не окропляют землю водою,
освященной с иконы богородицы плодородия — Деметры, не приколдовывают
хрушкой огурец с помощью зарытого в гряды пестика, да и сам огород сделался
утомительным придатком жизни, особенно для горожан. С лопатами, с граблями,
с мешками, на переполненных электричках, в автобусах и пешком приходится им
тащиться за город на отведенный «участок».
Но не могут люди бросить землю, велика привычка и тяга к ней, вера в нее:
а вдруг беда какая? Неурожай? Засуха? Война, не дай Бог, снова? На кого и на что
надеяться тогда? На землю. Она никогда не предавала и не подводила, она — кор-
милица наша, всепрощающая, незлопамятная.
Копает мальчик участок за городом, ловит носом дух прелой ботвы, печеной
картохи, нарождающейся травы, и видится ему качнувшаяся под берег изба, огород