Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
26
за нею с бурьяном, переломанным, измочаленным зимней стужей и ветрами. Снег
за банею и под яром еще сереет, а в бурьяне уже кукишами торчит трава, которую и
слепой знает, — жалица. По огороду в белых кофтах и платках старухи, ребятишки,
девки рассыпались, сгребают прошлогоднюю ботву, зимний прах и хлам сметают
в залитую до краев бочажину, песню заводят и тут же бросают ее, громко смеются,
говорят про что-то, а голая вешняя земля чадит синеватым дымком, угарно бредит
теплом и зеленью.
В избе еще с февраля по всем окнам садовки в ящиках стоят, семя в старых
посудинах мокнет, картошка на полу рассыпана — прорастает; бабка чесноковины
членит на посадку, лук сортирует — ослепла бабка, и ноги у нее отнялись — на
ощупь действует, не может жить без разноделья.
На осиновых жердях, мокро сочащихся на срубах, привезенных из лесу за-
тыкать проломленную городьбу, менять одряхлевшие прясла, сидит дед, закрутив
обсекшиеся, но все еще франтоватые усы, табак курит — оч-чень он любит это
занятие, курит и на коня глядит. Может, и не на коня, может, смотрит он в далекую
задонскую землю, откуда еще молодым лихим казаком прискакал он в Сибирь с
отрядом кого-то покорять, но сам был покорен и взят в полон разбитной веселой
сибирячкой, да и застрял на веки вечные в северной стороне.
С гор вразнохлест катятся мутные потоки, проскабливают лед, и он, просо-
санный донной грязью, дырявится, киснет, будто перестоялое тесто. Вдоль лога и
по увалам от ветрениц бело, хохлатки мохнатятся, баранчики желтыми ноздрями к
весне принюхиваются, кандык и саранки копай сколько хочешь, лакомься жирными
луковками. Подле деда свои и чужие ребятишки толкутся. Выбирают таловые пру-
тья, на вязанье резанные, пикульки из прутьев мастерят, дуют, свистят. Птицы от
ребятишек не отстают, заливаются всякая на свой лад.
Чинят городьбу мужики, гребут хлам в кучу ребятишки и женщины. По всей
российской земле, из края в край горят весенние костры, как и во все времена, идет
уборка земли, словно горницы перед большим праздником. Ухают, блажат истос-
ковавшиеся по лугу коровы, кружит коршун над проталинами, трясет колокольцем
жаворонок, утки плюхнулись в лог.
Нет уже деда и бабки, и огорода того, наверное, нету, да и дома тоже. Смыло
его вешноводьем под яр, ударился он морщинистым лицом в обмытые рекой камни,
и рассыпались его старые кости. Не блажат коровы, не блаженствуют в лужах чуш-
ки, не култыхает конь по старой меже — нету коней на селе, заменили их машины.
Но отчего, почему все видится и слышится так явственно? И сердце летит-ле-
тит в те незабвенные дали... Всю жизнь летит, в особенности веснами, и никак не
приземлится, вечно бредятся какие-то перемены в жизни, хотя ведь знает же — все
на земле идет кругом, все в этом круге установлено разумной чередой: следом за
весенними огнями и приборкой земляной труд начинается: пахать люди будут, бо-
ронить, сеять, в огородах овощь садить. Потом всходы пойдут. И снова, и снова,
удивляя мир чудом сотворения, еще недавно бывшая в прыску земля задышит глу-
боко, успокоенно, рожая плоды и хлеб.
Цыпушки зачиликают во дворе и тайными ходами, с младенчества известны-
ми их маме, проникнут в огород. Люто ругаясь, бабы привычно станут выгонять
их, поднимая на крыло; кого-нибудь из девок во время сева иль прополки чикнет
забравшаяся под подол оса, и забегает девка по огороду, без разбору топча овощь.
Парни-зубоскалы станут домогаться вытащить из укушенного места жальце. Де-
вка — существо притчеватое, за насмешку над ней Бог наказывает особо: на сеноко-
се нашлет из гнезда попавшего под косу свирепого шершня, и оставшийся по вине
косца бобылем шершень своротит просмешнику морду набок. Девки по очереди
целовать укушенного примутся, исцеляя страдальца таким испытанным методом, а