Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
28
затеяли черпануть рыбу сеткой, а девочка не понимала их намерений, плакала и
заклинала: «Папочка, не утони! Миленький папочка! Не утони! Ой, папочка! Ой,
папочка!..»
Зарыбачили сорогу мужик с парнем или нет? Дошли до вершины лога или за-
путали и порвали сеть о коряги —мальчик не запомнил. Но девочка в синем платье,
с букетом диких ирисов, растущих за логом, возле муравейника, залитая слезами,
повторяющая неведомое в селе, такое смешное, непривычное, но чем-то к добру и
ласке располагающее слово: «папочка», — заняла в сердце мальчика свое вечное
место и всю жизнь являлась ему вместе с теми подробностями, которые задели его
глаз, слух и укатились в глубину памяти: грязная сверху льдина, истекающая капе-
лью и стеклянно роняющая звонкие карандашики на землю; вода, ревущая в устье
лога и смывающая рыхлый яр; корова, переставшая жевать и тупо уставившаяся на
рыбаков; пастух, козырьком приложивший руку ко лбу и тоже наблюдавший за ры-
баками; боярка, мохнато цветущая над головой девочки; шмель, спутавший голову
девочки с белым цветком и шарившийся хоботом в пушистых ее волосах, и застряв-
ший в горле мальчика крик: «Акусит!»
Девочка приехала в село с родителями, отец ее брал подряды на выжиг извес-
тки. Поселилась семья по соседству с подворьем мальчика. Само собой, девочка
стала набиваться в ребячью компанию, да не было у нее ни кукол, ни игрушек, толь-
ко синее застиранное платье было и розовая линялая ленточка в пушистой растре-
панной голове. Девочка собирала камешки на берегу, дышала на них, облизывала и
показывала всем, какие они красивые! Деревенские ребятишки не умели понимать
красоту, их окружающую, тем паче красоту камней, которые они топтали, прого-
няли девочку, называя «шкилетиной». Опустив голову с бантом, девочка уходила
за лог, собирала разные цветы и, сплетая венки, прилаживала их на голову. А всем
известно: ребенок, примеряющий на голову венок, — недолгий житель. И все время
девочка пела нездешние, очень красивые и жалостные песни. Песнями своими жа-
лостными, непротивлением злу и роковыми, ангельски-небесными этими венками
проняла девочка деревенские стойкие сердца. «Злосчастная, видать», — вздохнули
сочувственно, по-бабьи, деревенские девчушки и приняли пришлую играть в «тяти-
мамы».
Мальчик сразу, конечно, сообразил: быть ему «тятей» приезжей девочки — та-
кой же он тощий, хворый, «злосчастный» такой же — и оказал сопротивление, от-
верг «шкилетину» наотрез. Оставшись бобылкой, девочка не знала, как ей дальше
жить, потому как без «тяти» никакой женщине существовать на земле невозможно.
Мальчик был хоть и поперешный, но жалостливый, тиранить человека долго не мог.
Крякнув для солидности, он наказал хозяйке, чтоб она все по дому спроворила и
блюла себя, не то... а сам взял литовку — обломок бутылочного стекла — и отпра-
вился «на сенокос», и наметал стог «сена».
Девочки хозяйничали в заброшенном срубе, который в каждой российской де-
ревне оставлен бывал кем-то, ровно бы нарочно для пряток и разных детских игр и
забав. Дожидаясь с работы «самово», хозяйки стряпали оладьи и шаньги из глины,
гоношили постели из травы. Мальчикова «мама», ошалелая от счастья, выявила та-
кое проворство в делах, что все девчушки ахали и подсмеивались, мол, хозяин не
под стать хозяйке, хил, невзгляден и «ни шерсти от него, ни молока». «Ну и что? Ну
и что? — заступалась за своего «тятю» хозяйка. — Зато смиренный, воды не заму-
тит!.. И не пьющий по болести».
Треснуть бы самое за такие слова, но, обретая власть, девочка проявила неслы-
ханный напор и в такой оборот взяла мальчика, что ни дыхнуть, ни охнуть, и покреп-
че «мужик» спасовал бы. Она не давала «мужу» делать тяжелую работу, заставляла
отдыхать и набираться сил, а сама, костлявая, легкая, стремительно носилась по