Упрощенная HTML-версия
СИНЕЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПАРОХОД
ê
293
На обратном пути я подумал, что мертвого Семена так и не видел.
В глаза мне бил ветер. Море кишело синими рыбами с зеркальной чешуей. Я
не мог представить себе мертвого Семена. Он живой стоял у меня перед глазами. А
что, если я попробую нарисовать Семена?!
Машина круто свернула в портовый переулок. Сумико качнулась. Я поймал
ее руку. Она не вырвала ее. И так мы неслись, мне казалось, по воздуху. И я прямо
осатанел, когда машина вдруг затормозила. Но из машины выглянул отец и велел
мне отвести Юрика домой.
—Меня на поминки не взяли, — пожаловался брат, вылезая из кабины.
—Мал еще, — ответил я.
Мы с Сумико подхватили его за руки и повели в гору. Юрик поджимал ноги,
чтобы мы его несли. Сумико улыбнулась. А я наддал брату коленом. Мне было не
до шуток: я обдумывал картину…
Мне представлялось бушующее море. Пенный вал у берега бьет человека и
хочет снести в глубину. Но человек плечом взрезает волну. Еще несколько шагов, и
он упадет на песок. Слизняки присосались к телу, цепкие ленты водорослей обвили
руки и горло, из глубины тянутся к нему хрящеватые щупальца осьминогов. Но
человек крепко упирается в дно ногами. Еще десять шагов наперекор морю, и ноги
увязнут в сухом песке…
Сзади раздался крик Ивао. Он махал нам рукой, чтобы мы его подождали.
Он склонился над разорванным рогожным кулем и набрал в обе руки вяленой
селедки. Мы обождали его. Он, сопя, догнал нас и раздал селедку. Она была твердая,
как камень, и несоленая. Но все же мы с удовольствием грызли ее до самого дома.
Солнце, как перезрелое яблоко, свалилось в море. В стеклах нашего дома по-
лыхнули алые блики. Я отбросил селедочный хвост на грядку с табаком — и остол-
бенел… Табак весь выпрямился, цвел. Нежный пушок покрывал листья. Лишь по
краям они кое-где пожухли.
— Гера, — позвал меня Юрик, — ты чего увидел? Гнездышко?
— Иди, иди, — крикнул я ему, — ничего тут нет!
Он недоверчиво шмыгнул носом и побежал за Ивао и Сумико. Задребезжали
стекла двери.
Я оглянулся и выломил жидкий, но прочный прут. Ободрал его на ходу и про-
дрался к рыбинскому ланку. И здесь табак стоял, как лес. Я взмахнул белым, словно
клинок, прутом: жи-и-ик…Крайний стебель упал подкошенный…Ребята одобрили
бы. В чем, в чем, а в этом они поддержали б меня. Жи-и-ик… Срубленный табак
одуряюще пах… Жи-и-ик… На руки летели клочки листьев. Прут сверкал на фоне
багряного заката. Жи-и-и-ик… Я вытер лицо ладонью, и кожу зажгло, как от крапи-
вы. Защипало глаза. Надо было сбегать к колонке, умыться. Но я не мог покинуть
поле боя.
Я посек весь рыбинский табак и спустился к своему дому. Выпрыгнул из кус-
тов на грядку табака и начал быстро рубить, чтобы случаем не спугнула бабушка.
Жи-и-ик, жи-и-и-ик, жи-и-и-ик… Глаза уже плохо различали, но ступнями ног я
ощущал ковер из табачных листьев.
Закончив дело, я сходил к колонке, разделся и выпустил на себя ледяной се-
ребристый пучок воды. Я извивался, как змей, но не отступал, пока не смыл с себя
всю табачную горечь.
Я возвратился домой обессиленный. Бабушка говорила что-то, но я не пони-
мал. Я очень устал за этот день. Что-то съел, добрался до постели и рухнул в корич-
невую бездну.
Я долго падал и сильно ударился. До того сильно, что раскрыл глаза. Надо
мной нависала ушастая голова Рыбина с выпученными глазами. Снизу тоже хорошо