Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
356
Вспоминая, поражаюсь, как гибко сумело сорганизоваться наше маленькое
стадо жрецов. Ведь никто ни с кем и словом не перемолвился. Но кто-то, не сгова-
риваясь, вызвал-пригласил «артиста» покурить. Мести жаждали все, но всем выйти
нельзя, заметят. Вышли несколько, человек десять, но как вышли: один из одного
угла, не торопясь, другой из другого, незаметно, друг за дружкой. Я вышел одним
из первых. Когда «артиста» аккуратно оттеснили от крыльца, тогда только он почу-
ял неладное, заволновался, башкой закрутил. «В чем дело, ребята?» Во дурной! Да
разве кто-нибудь знал, в чем дело! Кто-то первый молча ударил его в лицо, нешиб-
ко, словно пробой проверяя правильность действия. И тут-то он, умник, совершил
непоправимое — закричал с писклявым удивлением в голосе: «Да вы что, ребята,
из-за девки? Да нужна она мне! Вы что...» Наверное, он еще что-то мог сказать
такое, чего мы не смогли бы пережить, потому враз все кинулись на него. Били по
кругу, не давая упасть. Бить лежачего всегда считалось в деревне «заподло». Лично
я ударил два или три раза — сколько смог попасть, удары были неточными, и я не
был удовлетворен, все рвался и рвался в кучу... Как мы не убили его, и поныне див-
люсь! Почти бездыханного, его сперва оттащили к ближним кустам, потом кто-то из
десятиклассников подогнал мотоцикл с коляской и увез его, как я узнал после — на
самое крыльцо поликлиники подбросил, постучал в дверь и смотался.
Отмыв руки от крови, мы все так же молча, все так же по одному вернулись в
клуб, где танцы были в самом разгаре. Лютик сидела на своем месте около стола с
радиолой, как всегда, чуть улыбаясь, глазами искала его, гада, отрекшегося от нее
по первому удару. Сперва искала, потом глаза ее прекрасные будто притухли, а на
губах все та же судорога улыбки — она страдала, и я готов был выскочить, найти и
снова бить, бить... До смерти!
Потом была милиция, разборки, допросы. Еще бы! ЧП областного масштаба.
Дело закрыли, потому что мы все молчали, как утопленники. Целую неделю Лютик
не появлялась в школе. Мы боялись ее потерять, то есть мы боялись, что она придет
другой, какой мы ее не хотим, мы очень боялись, и мы боялись молча.
Тогда не понял и теперь уже не понять, как она, Лютик, как она сама понимала
свою роль в нашей жизни. Что она была идеалисткой в самом высоком смысле сло-
ва — это так. Но идеализм — весьма хрупкая штука, подчас вдребезги разбивается
от столкновения с грубой реальностью, иногда с самым малым проявлением ее...
Как бы там ни было, через неделю Лютик появилась в школе, и все мы вздох-
нули облегченно, не обнаружив в ее поведении никаких изменений. Правда, через
некоторое время она нас всех удивила и даже встревожила. Очередное сочинение на
тему «Мой любимый литературный герой». Мы ожидали, что она напишет про Ово-
да или Корчагина... Лучшее сочинение — а лучшее всегда было ее — зачитывалось
вслух самой учительницей, и мы были ошарашены, услышав о Базарове, о призван-
ности к великому труду, о неспособности его уклониться от долга и обреченности
на одиночество и нелепую преждевременную смерть. Мы этого самого Базарова не
шибко-то жаловали, и на перемене я поделился своим недоумением с девчонкой, с
которой тогда «ходил». И она, эта визгунья и ломака, вдруг отстранилась от меня
враждебно и сказала с презрением в голосе и взгляде: «Что б ты понимал, дурак!» И
демонстративно пошла к Лютику, обняла ее и что-то шептала на ухо, в мою сторону
даже не глянув.
Что до девчонок нашей школы вообще, то они особым бабьим чутьем еще сыз-
мальства усекли, что Лютик им не соперница, и возлюбили ее по-своему — нежно,
а над нашим отношением к ней часто посмеивались и ехидничали, а мы их ехидства
не понимали и думали, что они просто завидуют и ревнуют. Это от них, от девчонок
узнали мы уже только в десятом классе, что сердце нашей богини поражено какой-
то очень опасной болезнью, из-за которой она все чаще и чаще пропускала уроки,